Сборник рассказов. Бинокль - страница 8

– Я не знаю!

– Я вообще не пахну! Не капли!

Я старался не обращать на его реплики внимания – хотя бы потому, что они меня очень пугали. Но сам стал незаметно для него принюхиваться. Он действительно ничем не пах – запах исчез. Но голос… Как будто он говорил через пластиковый стакан или картонную коробку. Его голос потерял звучность и стал впитываться в темноту воздуха.

– Что ты так смотришь? – испугался он. – Эй…

Страх который я испытал, не сравним даже с тем страхом который я испытывал убегая от собак. Убегая от собак, вы, так или иначе, всё же осознаёте видимую угрозу. Но то, что я видел в течение последующих двадцати минут, бросило меня в такую дрожь! После того как он сказал «Что ты так смотришь?», я перестал его слышать. Его губы шевелились, его удивлённое лицо озадаченно вертелось, и он пытался добиться от меня ответа, но пугался оттого, что видел, когда я говорил ему, что не слышу его. Он беззвучно плакал, а я не слышал его слёз. Он держал меня за руку, спрыгнув с подоконника, впился щекой в мою руку, а потом держал меня своими руками за щёки, умоляюще глядя в глаза. Я пытался передать ему глазами, что не забуду его, потому как понимал, что происходит что-то неладное. И он тоже это почувствовал. И держался пальцами за мои щёки, пытаясь найти в них хоть каплю ощущений; он терял осязание, как и я. Можете представить себе, как вы начинаете видеть сон в темноте закрытых глаз? Так вот, он – словно сон, потерявшийся в открытых глазах; словно помехи в телевизоре – крапинками, словно маленькими пикселями, – всасывался в темноту комнаты. На некоторое мгновение я понял, что не чувствую его ладоней и смотрю сквозь его глаза. Он что-то крикнул мне и растворился в темноте. Полностью всосался в воздух, словно его и не было. Опомнившись, я сказал ему:

– Я не забуду тебя, ВДВ!

Ещё около часа я трясся от холода и страха, вглядываясь в свои руки и изредка что-то говоря самому себе, просто чтобы слышать свой голос. Я бил рукой по подоконнику, чтобы чувствовать боль. Я не знал, что делать. Точнее, знал, но боязнь исчезнуть заставляла меня не отходить от света прожектора и видеть свои ладони, видеть, что я есть. Теперь я вспомнил, как хотел уснуть на камнях, как холод тянул меня, и меня ужаснуло, как я чуть не поддался ему, – видимо, я тоже в тот момент исчезал, всасываясь в темноту. Но мой мозг волей-неволей расслаблялся, голова опускалась – меня окутывала опьяняющая усталость. Я пытался бороться с ней, но она была выше моей силы воли. «Кажется, конец, – подумал я, – если меня никто не разбудит». Медленно засыпая, ни о чём не думая. ВДВ, я помню тебя. Я-то помню, но будет ли кто-нибудь помнить меня?..

«Ваув!» – раздался собачий лай над самым ухом, и прожектор завибрировал, так что его свет своей яркостью заставил дом завибрировать. Я спрыгнул с подоконника, сбрасывая остатки сна. Кислорода становилось всё меньше, и мне показалось, что дышать я смогу только на улице. Но не из этого окна – мне нужно выйти наружу. Рамки, в которые умещался кислород, ощутимо сузились, но мне нужно пройти сквозь темноту. НЕКОГДА ДУМАТЬ! Я пошёл на ощупь, отчаянно вспоминая маршрут лестничного пролёта. В дверь, налево, прямо по коридору, пока рука не упрётся в пустоту, – там будет лестница и вниз, вниз, потом прямо к двери и на выход! Но стоило мне оказаться в полной тишине и темноте, как я замахал руками, колотя ими по стене, чтобы чувствовать, что я есть. Мне казалось, что мои руки растворились в темноте и их больше нет, что я исчезаю, всасываясь в темноту; мне нужен свет прожектора. Пять минут ада, страха, дрожи в руках, но всё же недостаток кислорода тащил меня наружу. Я понимал: чтобы жить и не задохнуться, нужно идти. Открыл ворота, абсолютно ни к чему не готовясь. Упал на крыльце на колени, пытаясь поймать воздух, но его было мало.