Сам он, хоть и был профессионально далек от темы, познакомил ее с мексиканцами, проживающими в Штатах, историками, этнографами, путешественниками. Они помогли ей составить библиографию, отобрать книги, чтобы не утонуть в море текстов, написанных об истории цивилизаций ацтеков, майи, инков, других коренных народов Америки, обитавших на Юкатане и окрестных территориях до Конкисты.
Работа пошла, а вместе с ней начался роман с мексиканцем. Тогда она впервые услышала страстные слова признания не на родном языке. Но она не вслушивалась в то, что шептал рядом мексиканец. Телам не требовалось перевода. Губы и руки были полны смыслом и пониманием. Оба они, сильные и молодые, были подобны двум хищным зверям, которые с яростным азартом отдавались вечной игре в охотника и добычу, меняясь ролями. Связь была очень сильной, бурной, но недолгой. Она закончилась так же внезапно, как и началась, по желанию Лизы. Гонсалес назвал ее уход прихотью и капризом. Но настаивать на продолжении не стал.
В дальнейшем подобную модель общения с мужчинами она приняла как основную. Перспектива долгосрочных стабильных отношений представлялась ей скучной тягомотиной, и при первых признаках таковых намерений, Лиза резко прерывала связь, никогда не пытаясь ее возобновить. «Любовь до гроба – дураки оба», – смешная «максима», вырезанная детской рукой гвоздем на штукатурке в подъезде их московского дома, служила Лизе и во взрослой жизни.
Более долговечной оказывалась чувственная, ассоциативная память. Спустя годы некий призрак когда-то очень близкого человека мог проявиться при звуках давно услышанной мелодии, благодаря проникновенному шелесту листьев, приятному холоду снежинок на щеке, узнаваемому запаху одеколона, репродукции картины, музейным оригиналом которого она когда-то восхищалась вместе с давно забытым человеком.
Иногда оставались и материальные признаки бывших любовников, их недолгого пребывания в виде подаренных книг, музыкальных кассет, милых безделушек. Какое-то время эти сувениры стояли на полках ее обычно временного жилища, а при очередном переезде кому-то передаривались или просто выбрасывались. Лишь где-то в старой сумочке накапливались единожды прочитанные и никогда больше не востребованные открытки, письма, записки, которые она получала от тех, кто любил ее. От тех, с которыми она была близка и с которыми рассталась, не сожалея об этом и не объясняя причин.
Лиза знала, что она с нежностью, если не с любовью начинала относиться к конкретному человеку, как только он уходил, удалялся от нее на достаточное расстояние, хотя бы в географическом смысле.
Сейчас от нее уходил Гошка, уходил в другое измерение, в другую «географию», уходил навсегда, и она была готова к тому, что уже после, совсем после будет очень любить его. Будет винить себя и терзаться.
Лиза честно признавалась себе, что в приобретении знаний, умений, опыта, и не только в плане секса, она во многом обязана мужчинам, тем, которые были рядом с ней, которых часто сама и выбирала. Однако, она подозревала, что и сама оказывала определенное влияние, если не на их судьбы, то на какие – то важные моменты формирования, огранки их личностных качеств. Ей это нравилось, но совсем не в силу добродетели, а из-за творческого любопытства или азарта. Она старалась открыть в каждом близком ей мужчине его сильные стороны, скрытые, как и у женщин, под слоем ложных моральных принципов, искореженного воспитания, комплексов и т. д. Часто ей это удавалось. Боже упаси, она никогда не становилась для них «Большой Ма», – нет. Пожалуй, ей органично удавалось сочетать три главные ипостаси женщины: мать, жена (подруга), любовница. Наверное, она была права в предположениях, что после нее они пытались найти именно такое сочетание у других женщин. И, наверное, они редко это находили, иначе, зачем бы они зачастую снова искали встречи с ней после неудачных женитьб, не редко во время оных, а иногда так и оставшись холостяками. Инициатором таких встреч Лиза не только никогда не была, но, наоборот, всячески противилась.
