Крокодил ушел. Застолье стало стихать, компания разделилась на малые группы по интересам. Я встала и тихо направилась к выходу, ни с кем не прощаясь, стараясь не привлекать особого внимания. Мне это вполне удалось.
Вышла и не очень удивилась, заметив невдалеке от кафе одинокую фигуру Крокодила. Он ждал меня, уверенный, что я без него долго не задержусь и выйду вскоре следом.
Мы бродили по холодным улицам Москвы до позднего вечера, заходя иногда в кафе, чтобы выпить кофе или коньяка. Мы опять спорили, но спор наш был вялый и неинтересный. Мы стали более толерантны не столько к мнению другого, сколько к тому, что происходило с нами, со страной, с людьми. Нам обоим, казалось, и для этого были все основания, что выхода из ситуации нет, не различим даже свет в конце этого темного туннеля.
Именно в тот вечер Крокодил мне рассказал, что к нему, как к помощнику атташе по культуре, часто на приемах в посольстве обращаются друзья и знакомые русских эмигрантов первой, далекой волны двадцатых годов. Они просят принять в дар какие-то архивные документы, письма, книги, вещи от них или их умерших дедов и отцов – генералов и адмиралов Царской армии и Белой гвардии, от семей русских аристократов и даже от потомков царской фамилии. Из-за соображений конспирации на личный прием приходят и посредники, убеждая его собирать все, что относится к старой России, к ее защитникам, к ее преданным сынам. Их поручители не хотят денег, медалей и грамот. Они хотят только, чтобы хоть материальная частица их прошлого вернулась в Россию.
– Муха, милая моя, поставь мне в зачет, что я, рискуя званием и должностью и, в общем, сытой жизнью, встречаюсь с ними и иногда принимаю эти дары, упаковываю и перевожу сюда, благо меня не шарашат на таможне. Несмотря ни на что, я надеюсь, что когда-нибудь, кому-нибудь это пригодится.
Такого сентиментального Крокодила почти со слезой в голосе, я еще не видела, не поверила в его искренность и имела полное право рассмеяться.
– Представляю. Входишь в музей, а там под экспонатом написано «Сабля, подаренная Советам дочерью генерала Корнилова».
Он тут же перешел на привычный насмешливый тон.
– Забудь, Муха, я ведь игрок, мне нравится риск. Я просто играю, как всегда. Просто сейчас игра интересней, поскольку ставки выше.
О личном мы не говорили, зная, конечно, что у каждого есть семья, дети. Но мы оба были абсолютно уверены, что так, как мы любили друг друга в юности, мы уже никогда не сможем любить никого. Наши тела, губы, руки, вся мощь и нежность нашей страсти были отданы и исчерпаны тогда полностью. Мы прощались, и он, стараясь сохранить легкую непринужденность, сказал:
«Солнце мое, согласись, что не только я тебя, но и ты меня проглотила. Разница в том, что потом солнце по сказке спасают, и снова оно на небе, а вот моя, крокодилья кожа, высушена, тобой, Солнце мое. Вот так-то. Ну, пока» – Сказал и ушел. Оказалось, это был наша последняя встреча.
А вот вчера мне позвонил Медведь, спустя уйму лет и снова предложил организовать встречу одноклассников, по поводу солидного, страх сказать, насколько, юбилея окончания школы.
Шли 90-ые, время бурлящее, бурное. Любопытное было время. Из всех уголков, «дыр», укрытий и засад, выползали и выскакивали торговцы всех мастей. Торговали чем ни попадя, начиная со старых консервных ножей, матрешек, примусов, картин художников соцреализма, голосами на выборах, мнениями и рейтингами, алюминиевыми заводами, нефтяными скважинами и прочим товаром. Кто тогда не успел ничего купить или продать, спустя немного времени, получил еще один шанс. Потом дележ продолжался, но велся уже между обозначившимися ранее фигурами, со скандалами, убийствами или тихо и скрыто. И достояние республики свободно перетекало туда – сюда, или наоборот, сюда – туда, но всегда мимо простого люда, разумеется.
