Читать онлайн Николай Шмуратов - Сборник рассказов. Рассказы разных жанров

Не люблю смотреть в окна.

Не люблю смотреть, как по окну бьют соленые капли дождя, испещряющие прозрачное стекло длинными мокрыми бороздками.

Не люблю ощущать себя в клетке. В клетке квартиры с одним единственным выходом – через это самое окно. Дверь? Нет. Это вход, но никак не выход.

А окно – это выход… Окно в мир… Окно в никуда…

Не люблю смотреть в окна.

Потому что боюсь, что когда-нибудь придется уходить.

На кухне зашипел чайник.

Паренек очнулся и взглянул на часы. Остался час до занятий в школе, на которые он постоянно опаздывал. Ну и пусть, все равно никто не заметит, кроме нервной Марьи Петровны, учительницы литературы.

Да, он любил ее занятия, он был прилежен и трудолюбив. Он любил литературу и поэзию. Любил, потому что сам писал стихи.

Писал от безысходности.

Кружка обжигала ладонь. Чай с мятой дарил минутное наслаждение, отчего мысли в голове прочищались, становились по полочкам, освобождая разум для мимолетных мгновений радости и счастья.

Только мгновений, пока не кончится чай.

Записка на тумбочке для матери: « Обед в холодильнике. Приду только к вечеру».

Она работала в фирме, в ночную смену. И не стоило попадаться ей на глаза, когда она приходила: все еще болела рука, за которую мама вцепилась вчера, пытаясь выведать у оболтуса-сына, где он болтался до восьми вечера.

Не говорить же ей, что все это время он провел в парке, на маленькой лавочке у небольшого пруда, сочиняя стихи.

Быстро одевшись и накинув на плечо рюкзак, он вышел, закрыв пудовую дверь, которую ненавидел до безумия. Кто их придумал, двери? Кто сделал так, что через них можно не только входить?

Ответа он не находил уже который год.

Глубоко вздохнув, он побежал по лестнице на улицу. Торопился в школу, становившуюся для него тюрьмой на долгие четыре часа…

Он опять опоздал.

Учительница повернулась к нему от доски, чтобы в который уже раз сделать замечание.

Он пропустил ее слова мимо ушей. Быстрым шагом пройдя вглубь класса под улюлюканья одноклассников, он сел на самую дальнюю парту. Его парту уже которую четверть.

Марья Петровна что-то еще сказала в его адрес. Она знала, что это бесполезно. И все наказания, про которые она говорила каждый урок, так и оставались неисполненными. Быть может потому, что паренек, которого звали Мишей, был ее любимым учеником.

На черной доске дотошно белым мелом были выведены дата и слово: «Сочинение».

Миша об этом прекрасно знал – он еще вчера слышал от девчонок из параллельного класса, что им зададут. На вольную тему, кстати.

И, похоже, Миша был единственным, кто написал это сочинение заранее.

Он не слушал, как учительница объясняла требования к написанию – Миша все знал и без того прекрасно. Не слушал, как его работы она ставила в пример другим ученикам и говорила, как именно надо писать.

И что? Почему же она просит писать так, как надо? Шаблон, стереотип? Зачем?

Он этого не понимал.

За окном свистел ветер, но Миша и ухом не повел.

Нет, я не буду смотреть в окна. Никогда.

Прозвенел звонок – ребята собирались на следующий урок, а Миша сидел на своем месте, чиркая что-то на двойном листочке. Собрав тетрадки, он пошел прямо к учительскому столу. Марья Петровна выводила красной ручкой в классном журнале.

Миша сложил листочек и положил его на изголовье стола.

Учительница заметила и удивленно на него взглянула.

Взглянула только для того, чтобы через несколько секунд снова уткнуться в журнал, ставший для нее сейчас самым важным предметом в жизни.

Паренек пожал плечи и вышел.

Впереди еще несколько часов заточения.

А после – лишь вечность…

На следующий день парта, за которой он сидел, пустовала.

Никто не обратил на это ровным счетом никакого внимания – кому был нужен этот курносый паренек с вечно печальными глазами?

Ученики нехотя сдавали работы. Кто-то и не сдавал, но Марья Петровна даже не интересовалась, почему не было выполнено домашнее задание. Она лишь понуря голову стояла перед классом, комкая в морщинистых ладонях листочек, на котором проглядывал красивый почерк.

– Класс, успокойтесь, – негромко сказала учительница, но ребята сразу умолкли, будто на них кричал сам директор. Они никогда не слышали, чтобы она говорила таким голосом. – Вчера ваш одноклассник, Миша Нещенко, первым сдал сочинение на вольную тему. И мне бы хотелось прочитать его…

Поднялся шум.

– Тихо, – прикрикнула она. – Я вам его прочитаю, чтобы вы знали, что такое… настоящее сочинение. И я даже знаю, что никто из вас не напишет лучше. Слушайте.

Класс умолк – еще бы не радоваться такой перспективе прослушать все сорок минут какую-то работу какого-то Миши! Лишь бы ничего не делать.

Марья Петровна дрожащими пальцами раскрыла работу и начала читать… На титульной странице было написано: «Грань одиночества».

«Что такое одиночество? Какое оно? Кого первым оно сделало своим рабом, заточив в себе все лучшее, что есть в том человеке, изменяя его так, как не сможет изменить ни время, ни болезни, ни что-либо иное?

Одиночество. То, чего боялись великие люди прошлого. Александр Македонский, преданный всеми его соратниками, Наполеон Бонапарт, который провел свои последние годы жизни один, на острове Святой Елены. Цезарь, Ганнибал, Жанна Д’Арк, Эйнштейн, Гитлер, Коперник… Их судьба – судьба одиночества, которое поглотило их без остатка, пожравшее их сердце, оставляя вместо нее тупую, ноющую пустоту в груди. Но что же сравнивать себя, простого подростка, с ними, с некогда величайшими людьми прошлого? Чем же я похож на них? И я знаю ответ – я страдаю одиночеством, этой болезнью, так же, как страдали и они.

Вы меня спросите: «Да что ты, глупый Миша, знаешь о том, как быть одному?»

И на это я тоже знаю ответ…

Да, я знаю.

Вы даже не представляете себе, какого это. Как это просыпаться каждое утро под вой будильника и знать, что и этот день ты проведешь один-одинешенек. Как ложиться спать и в течение часа не засыпать, чувствуя полную твою ненужность этому черствому миру, в котором не нашлось места именно тебе. Не представляете, потому что вы не ходите одни каждый день в один и тот же парк после занятий, чтобы провести все время до заката солнца на обклеенной жвачкой и изрезанной ножами скамейке в обществе глухих и тихих старушек. И вы не сочиняете стихи, которые в пору только сложить в гроб усопшему, готовому к погребению.

Вы не знаете, а я знаю.

Знаю, что такое быть одному в квартире.

Знать и понимать, что ты – ненужная обуза своим родителям и родственникам, которые только и ждут момента, как бы от тебя избавиться.

Понимать, что ты один среди многих.

Один среди своих же сверстников, которые только и могут, что насмехаться над тем, кого они не понимают и не хотят понимать, что более верно.

Один среди взрослых, которые только обматерят или глупо кинут что-то вслед моей промелькнувшей тени.

И одиночество заставляет меня писать. Да, мои стихи называли стихами неврастеника и умалишенного, ибо они полны мечтами о лучшем, но они написаны тонами смерти и печали.

Называли, не вникая в суть того, почему же они были написаны.

Банальный стихоплет, графоман – самое простое, чем они, поэты одного клуба, который я посещаю с усердным упорством который месяц, меня нарекали.

Вы думаете, что я жалуюсь на свою жизнь? Думайте, как хотите, но это неправда. Я знаю, что это – МОЙ удел.

Быть одиноким – это удел немногих. Он или закаляет, или убивает. Меня он убивает, понемногу. Часть за частью, но я теряю себя в этом мире, начинаю забывать, зачем я создан и живу. Я потерян для всех, и, чему боюсь признаться даже самому себе, потерял свое Я. Его уже нет. Я перестал быть личностью, потому что не понимаю, как личность может быть одинокой.

Я перешагнул ту грань, разделяющую мир. Я перешагнул Грань Одиночества, к которой, вольно или невольно, стремился всю жизнь.

И, быть может, там я найду покой.

Найду себя.

Найду мир, в котором слово «Одиночество» только пустой звук»

Марья Петровна, тихо плача, убрала сочинение.

Класс молчал…

А в вечерних городских новостях коротко оповестили об очередном самоубийце, бросившемся из окна девятого этажа. И город потрясла эта новость…

…Через несколько дней лишь только учительница пришла к надгробию своего бывшего ученика, чтобы положить на черный камень плиты букет белых гвоздик и листок с сочинением.

Вместе с стихотворением, которое она получила по почте от Миши:

– Да, сынок, ты знаешь, что такое – быть одному. Дай бог, чтобы ты нашел то, о чем так сильно мечтал, – тихо сказала учительница Мария, поворачиваясь спиной к портрету паренька.

И показалось, что на его лице промелькнула улыбка.

… – Доброе утро, дорогие слушатели! Сегодня двадцать пятое марта, восемь часов, и я, Ди-джей Трут, приветствую вас на волнах…

Помехи помешали узнать название радиостанции, что так бесцеремонно завопила в столь ранний час. Через несколько секунд провод магнитолы был грубо выдернут из розетки и кинут на пол.

Парень, незадолго до этого мирно спавший в постели, со стоном присел на кровать, поёрзался и оглядел еще не до конца проснувшимися глазами комнату.

Было холодно. Форточка ритмично билась о стенку, пропуская в помещение свежий, морозный воздух.

Быстро встав с кровати, парень нашарил на спинке стоящего напротив стула футболку и шорты. Небрежно накинув на себя одежду, он наклонился и вытащил из-под кровати пульт от телевизора.

Пощелкивая кнопками, нашел канал, где виднелся циферблат часов.

Восемь часов? Нет, надо обязательно купить будильник – опять проспал. Ладно, что хоть на полчаса.

Выключив монитор, паренек вышел из спальни, затем направился в сторону ванной комнаты. Отпихнув не кстати подвернувшегося под ноги кота, при этом чуть не упав, он тихо ругнулся, но верного чувство направления не потерял… Спустя несколько мгновений послышался шелест водного потока, а позже – гулкий стон закрывающейся двери. Конечно, усатый портрет какого-то дядьки уже в который раз упал со стенки, но рама картины разваливаться никак не желала. Отчего Иван порой расстраивался – так и хотелось выбросить изображение чудо-брата отца, который воевал в Афганистане, после получив медаль за Отвагу. Но что ж поделаешь – покойных не судят.

Сполоснувшись под струями холодной воды, паренек по имени Иван уже бодрым вернулся в комнату, заправил постель, вытащил из шкафа, что пристроился рядом с дверью, белый костюм, из которого проглядывала черная рубашка. Галстука не было – он никогда не любил этот вроде бы обязательный атрибут любого мужчины, мнящего себя джентльменом. Вот кто так думает, то пусть и носит. Удавка на шее – велика радость…

Аккуратно держа костюм, Иван пошел в родительскую комнату, где уже со вчерашнего вечера была приготовлена гладильная доска. Сегодня он должен выглядеть с иголочки.

Вставив в уши наушники от сиди-плеера, он нажал кнопку Play. В ушах зажурчала мелодичная трель виолончели, постепенно переходящая в ритмичный рок. Апокалиптика. Финские парни не зря едят свой хлеб, или как там у них говорится в стране, ими самими названной Суоми.

Когда утюг соизволил наконец-то разогреться, рука взяла «механизм», как любит говорить мама, и осторожно провела им по складкам брюк. Ладно хоть гладить научился по-нормальному, себе за это хоть спасибо. А то буду как брат – все за него жена делает.