А вот и «ругачее июльское послание».
Ух-ты! Какой ухабистый психодром! Вверх-вниз, вправо-влево! Все вперемешку: чувства, обида, злоба и религия! Боль, глупость, безысходность – фонтанируют!!
Похоже, что у меня, от любви и бессилия, что-либо изменить, ехала крыша!!!
А ее письма я сжег. Без сожаления. Они несли только безнадегу и боль. Мне запрещалось инициировать чувства, то есть любить!
Надо же – такое написать солдату!
Такие слова заумные. Тупому бойцу, с отбитыми ногами и головой от прыжков и рукопашного боя со старослужащими!
За два месяца до дембеля сжег.
Я, до отпуска, перечитал каждое из них, раз по десять, как и сейчас перечитываю переписку в соцсетях. А после отпуска, и ее отказа пытался читать, но они меня бесили своим безразличием и ощущением, что она купается в мужской любви.
Я долго готовился, как к ритуалу. Жег по одному, пачка плохо горела, в старом капонире. Любимое место-старый капонир с двумя березками.
Кругом росли ублюдочные пирамидальные тополя. Тощие, слипшиеся бледненькими веточками вверх, как усохшие у батарей парового отопления, посленовогодние елки.
А здесь, будто кусочек дома.
Ходил сюда грустить, и чтобы побыть, хоть часок в одиночестве.
Тут ритуал сожжения писем бывшей девушки я и провел.
«Прощай письмо любви, прощай…» скулил я, поджигая очередное. И тут же одергивал себя. «Какое, к черту, письмо любви. Покажи, найди!!!».
Потом бумажки разгорелись веселее!
Чем больше становилось пепла и меньше конвертов с ее чернильными автографами, тем легче становилось мне.
Наверное, сейчас их было бы читать так же интересно, как и сохраненные Еленой, но все, что хоть немного напоминало о ней, меня испепеляло. Поэтому я решил превратить в пепел их, чтоб не они меня.
12. Дембель в маю…
10 мая.
Вечером, как всегда, собрались в полковом клубе мои друзья: Николай Саратов – завклубом, Андрей Коршунов (хотя он утверждает, что был тогда в командировке), Коля Морозов, и наши девочки: премилая татарочка и две нежные казачки. Три подружки, ученицы девятого класса – Нелли, Ольга и моя парашютистка- Маргаритка. В руках у девочек, почему-то, много матовых, одуряюще-душистых ландышей, свежих, как наши девчушечки. Наверное, мы проредили клумбу у клуба.
Я пришел в фуражке и парадке.
Марго озадаченная:
– Что, ты, такой красивый и задумчивый?.. В фуражке…
– Завтра домой еду! Дембель. Придёшь провожать?..
Улыбка, с её, ослепительно- прекрасного, лица стекает вязкой тенью, из серых глаз Маргуши бегут слезы. Я обнимаю ее, грустную, опешившую от моего безмерного счастья и её неожиданного отчаянья, и тащу целовать в комнату киномеханика…
Наверное поэтому не успел написать самому себе письмо из СА. Хотя давно задумал, и всё откладывал, этот странный ход, но щемяще- печальная, хотя и выжимающая из себя, улыбку на объектив фотоаппарата, Ритуля и друзья, в этот вечер, оказались важнее!
Вот оно послание из прошлого, из СА.
Тогда так не смог бы написать. Да и чтобы было в том письме.
Привет мне от меня же из армии?
Вот же оно!
Гитара в моих руках:
– Уезжают в родные края…
Рита просила меня не напиваться в паровозе (конечно же, найився-напывся с какими-то дембелями из Москвы).
Теперь право на роман в письмах, на целых пять лет (может, даже, больше), перешло от Бусовой к Ритуське Одинцовой…
12 мая.
Я демобилизовался из СА.
На следующий же день, абсолютно случайно, (ехал в институт подавать документы, в июне начинались приемные экзамены) встретил Л. Она предложила, если я интересуюсь ею, то звонить, заходить. Но я не сделал ни того, ни другого.
