Жить без крыльев – это минус, но, если ты имеешь свободу передвижения и энную сумму в валюте, всегда можно взять билет на самолет.
Помню, что в ожидании часа икс я нетерпеливо топталась по холодной плитке Домодедово и не сводила взгляд с циферблата, который отсчитывал время до посадки. Было выпито два кофе, выкурено три (или пять?) сигарет, и ужасно хотелось уже сесть в узкое аэрофлотовское кресло, пристегнуть ремни и взмыть к небесам. Или, как говорит мой друг, – «взлететь к чертям», но мне при этом всегда представлялся взрыв в салоне и то, как кружат в потоках воздуха обрывки самолетной обшивки.
Помню, что мне было очень холодно в том самолете. Так зябко, что я уже подумывала попросить плед. Но, пока железная птица готовилась к взлету и бежала по своей полосе навстречу к бескрайнему синему, – я нащупала в сумке книжку, открыла ее наугад, а дальше время, пространство и температура окружающей среды совершенно перестали меня беспокоить. Я пряталась в книжной истории вплоть до того момента, как самолет начал снижать высоту, – а дальше стало невозможно прятаться от того факта, что я все-таки при-ле-тела. Добралась.
Я же до последнего не верила, что это случится. Надеялась, но знала: в любой момент, в любую секунду все может сорваться, разломиться на сотни, тысячи частей, и я уже не смогу собрать себя назад, как тот Шалтай-Болтай, который сидел себе, сидел, а потом бах – и свалился. И все, королевская конница и рать были бы совершенно бессильны перед сложившимися обстоятельствами.
Кажется, я слегка задремала. Из полусна меня вывел автомобильный гудок; я протерла глаза, посмотрела в окно и с удивлением обнаружила, что полтора часа пролетели незаметно и автобус уже подъезжает к пункту моего назначения – главной автобусной станции Беер-Шевы, которая находится в самом сердце этого пыльного городка.
Вышла из прохладного автобусного нутра, и попала прямиком в пекло: так жарко здесь было, так душно, что, казалось, каждый вдох дается с трудом. Однако уже через несколько минут, пока я разминала затекшие ноги, организм адаптировался к беер-шевской сухой жаре, и мое самочувствие улучшилось.
Мой путь лежит в квартал Рамот, где растет сквозь дом старое дерево и живет одна чудесная кавказская семья.
О, сколько в ней было тепла, в этой семье, сколько любви!
Я никогда не думала, что можно так искренне любить людей. Не только своих кровных родных, но и вообще всех: друзей детей, детей друзей, знакомых, родственников десятого колена. Когда бы ты к ним не пришел, – у них всегда находилось для тебя доброе слово и минутка, чтобы спросить о твоих делах.
Мне казалось, что меня никто и никогда не любил так, как эти, в общем-то совершенно чужие мне люди.
Я не видела их уже сколько… Пять? Шесть лет? Это долгий срок, но я надеюсь, что все они в добром здравии.
Особенно ТетьМаргарита. ТетьМама. Ее называли так все друзья ее детей, потому что она каждому из нас была мамой в самом правильном понимании – не строгим критиком, а добрым другом, плечом и опорой, надежной колонной, которая защищает тебя от падения и подопрет, если пошатнешься.
Мне поэтому страшновато было у них бывать.
Все казалось, что ее доброе отношение предназначается не мне, а кому-то другому, более достойному, более хорошему. Я все ждала, что вот-вот сейчас она придет в себя, поднимет на меня глаза и спросит строго: «А ты кто такая, девочка? Зачем пришла?»
