– Что-то я замерзла, – вдруг сказала Антонина Михайловна, поежившись. Она быстро растерла ладони и звонко хлопнула ими по коленям. – Пойдем в дом, а? Я чаю приготовлю.
– Идем, – помедлив, ответила Надя.
После разговора с бабушкой ей стало намного легче. Как после молитвы, когда душа окутывается целительным теплом. Даже тело расслабилось, и захотелось прямо сейчас очутиться в пижаме под теплым одеялом, уткнуться лицом в мягкую пуховую подушку и просто забыться сном, простить всех, но наутро чтобы все было по-другому.
Следующим утром Надя проснулась в хорошем настроении. Такого с ней давно не случалось, но, похоже, свежий воздух, тишина и душевный разговор с бабушкой помогли ей отлично выспаться и немного отпустить обиды и напряжение.
Она, как и в прошлые свои приезды, спала в комнате с Антониной Михайловной, где вдоль одной стены стояли две односпальные кровати – Надина ближе к двери, бабушкина – у окна, а вдоль противоположной – платяной шкаф, фамильный сундук с приданым и стул. Между Надиной кроватью и дверью, в самом изголовье, стоял комод с тремя широкими полками, на нем – извилистые подставки для бабушкиных бус и обитая тканью шкатулка для колечек и сережек. Единственное окно, завешенное легкими цветастыми шторами, выходило в огород.
Ивану Анатольевичу с женой была отведена вторая спальня, а Паше – диван в зале.
Когда Надя проснулась, бабушки в комнате уже не было. Теплые солнечные лучи мягко освещали комнату, проникая сквозь чистое оконное стекло и ложась длинными золотистыми полосами на крашенный коричневой краской деревянный пол с двумя маленькими половиками у каждой кровати.
Откуда-то издалека донесся приветственный клич петуха. Девушка потянулась, сбросила с себя одеяло и встала. Босые стопы коснулись теплого дерева, и по телу пробежала приятная дрожь. Она убрала спутанные за ночь волосы за уши и, подойдя к окну, настежь раскрыла его. В комнату ворвался свежий утренний воздух, наполненный запахами трав, пением птиц и жужжанием пчел. Наде захотелось сейчас же снять с себя пропитанную сном голубую, в мелкий цветочек пижаму и переодеться во что-нибудь легкое, летнее, выйти в сад и подставить бледное, привыкшее к городской серости и пыли лицо жаркому солнцу. В этот момент из кухни послышался звон посуды и донесся сладкий аромат подогретого вчерашнего пирога. Надя, подняв руки, потянулась на цыпочках и зевнула.
– Ты уже встала? – Лариса Андреевна заглянула в комнату.
Надя обернулась и не без удовольствия отметила в матери ту же перемену, что произошла и с ней самой.
– Мам, как ты хорошо выглядишь! – она подбежала к женщине и крепко обняла ее. И вдруг поняла, как давно не делала этого.
Надя зажмурилась и неожиданно вспомнила, как в этой самой комнате много лет назад мать обнимала ее, маленькую девочку с большими, наивными, полными чистой веры в людей глазами. В то время Лариса Андреевна носила длинные волосы. Дома она собирала их в хвост, похожий на лисий, либо заплетала в косу. Но Наде больше всего нравилось, когда мама их распускала – мягкие огненно-рыжие локоны струились волнами чуть ли не до поясницы. А потом пришло еще более раннее воспоминание, похожее, скорее, на сон. Вот она, совсем еще малышка, сидит у мамы на руках, положив ей голову на плечо. Ночь. Мать, не включая света, стоит в зале у окна, занавешенного тюлем. По улице проехала машина, и свет фар медленно прошелся по комнате, удлиняя тени на полу и стенах.
