– Вадим! А как ты живешь? – услышал её приятный голос. – Диссертацию закончил?
– Да, Наташка! Всё уже позади, – успокаивался он, подавляя внутреннее свое возбуждение. – За неё, увы, жизнью и счастьем расплатился. Понял это давно.
– Человек увеличивает свое счастье в той мере, в какой он доставляет его другим. Время, чтобы быть счастливым, никогда не проходит. Даже в зрелые годы.
– Кто на что способен, – уклончиво ответил Горин, понимая, на что намекнула Наталья Николаевна. – Да и особого времени не было, чтобы все годы размышлять о счастье. Жизнь втянула меня в свой водоворот, как в омут, выжала все соки и выбросила на берег. Хорошо еще, что не утонул в ее мутных волнах. – Я еще о счастье… Всё то, что мы называем счастьем, и то, что называем несчастьем, одинаково полезно нам, если мы смотрим на то и другое, как на испытание. Не всякие испытания оставляют на сердце шрамы. Но есть такие испытания, что… что раны от них не заживают никогда.
Наталья Николаевна, не зная о чем он говорит, вздрогнула всем телом, но не проронила ни одного слова.
Горин, к сожалению, не знал, сколько шрамов осталось за прошлые годы жизни на сердце Натальи Николаевны. Не знал и не ведал… А они всё ещё жили и кровоточили…
Привычно надавив двумя пальцами на переносицу, Наталья Николаевна уже чувствовала себя спокойно: улеглась в груди буря и не пульсировала во всю свою силу на виске жилка. Увидев приподнятую бровь Вадима, в душе улыбнулась, не заметив, что на месте этого излома торчали несколько седых волосинок.
– Поздравляю, Горин, с успехом, – совершенно спокойно сказала она. – Хоть с опозданием, но… – Она пожала плечами, мол, не моя в том вина, что ничего за два года не знала о тебе. – А Толя как? Как сложилась его жизнь?
По лицу Горина сразу же пробежала судорожная тень, дернулся правый верхний уголок губы, и он глухо произнес:
– Толи нет…
– Как нет? Что с ним случилось?
– Ёжик! Не надо!.. Прошу тебя!
Наступила пауза. Сердце её, не соглашаясь с услышанным, сжалось от такого известия и от ощущения своей невольной вины, разбудившей его, любимого человека, боль.
– Вадим, прости, пожалуйста! Не знала… – Наталья осторожно кончиками слегка дрожащих пальцев коснулась его руки, словно хотела погладить её, да, испугавшись своей недозволенной нежности, передумала. – А сам-то ты как? Женат?
– Нет! – сухо ответил Горин, желая причину своего одиночества частично переложить на неё, Наталью Гаврилову: всю жизнь она была рядом с ним и в его сердце; она была у него на глазах. Она любила его, и он пользовался этим в свое удовольствие. – Всё ещё холостякую…
– Но кто-то же есть у тебя? – не поверив Вадиму, спросила. – Подруга? Женщина? Любовница?
– Представь себе, нет никого. Я – один! Вернее, я одинок…
– Человек создан для того, чтобы жить в обществе друга, подруги. Этого требует природа. Оставить человека одного, значит, приговорить его к несчастью. – Наташа говорила эти мысли с горечью, не глядя в потемневшие глаза Горина. – Мысли от одиночества путаются, характер ожесточается, появляются нелепые мысли. Как жить в одиночестве? Тебе, Горин, нужен друг.
Истратив много сил на обуздание своих переживаний от неожиданной встречи, Горин нервничал и чувствовал, как с каждой минутой сам слабеет и опустошается.
– Поезд мой ушел, – выдавил он из себя, и Наталья Николаевна вздрогнула: таким печальным показался ей его голос, совсем не тот, который она знала и впитывала в себя изо дня в день, из года в год. Поверить трудно, но это так! – А как же ты живешь, Наташка? Я ничего о тебе не знаю вот уже целых бесконечно долгих два года.
