– Я понимаю… Простите меня, ради Бога.
Даниэль с небольшим стуком ставит бокал на стол:
– А можно ли нам с Марком узнать о вашей тайне? – грубит он, что приводит меня в замешательство. – Я хочу знать правду, чтобы лучше узнать вас, поддержать, – указывает он на нас с мамой.
Я не ошиблась? Это заявляет Даниэль? В таком тоне? Я могу понять его, но я же предупреждала, что не сейчас…
– Даниэль, не сейчас… – смотря на него, трепетно, взволнованно сообщаю я, жестом призывая к молчанию.
– Мы с Марком хотим знать о вас больше…
Мама так бледна, будто к ее лицу не доходит кровь жизни.
– Даниэль, я не думаю, что это подходящий момент… – вставляет Марк, ставший, как натянутая струна.
Покрываюсь холодным потом. Что с ним? Он озлобленный, нервный, ведет себя эгоистически.
Хочет он правды? Будет ему правда. Только он пожалеет об этом!
– Но почему нет? – упрямо рычит Даниэль. – Я давно их уже знаю и пытаюсь понять, что произошло с ними!
Мама морщится, словно вся полузабытая боль вернулась к ней с новой силой. Глаза на ее смертельно побелевшем лице становятся влажными. Она закрывает лицо руками, пытаясь удержать слезы.
«О, боже, только не ее слезы… Я до сих пор так отчетливо помню ее душераздирающие рыдания».
Глубокие вздохи вздымают мою грудь, а печаль снова проникает глубоко в сердце.
Меня подергивает от её начинающихся, как дождь, всхлипываний.
– Анна… – испуганно поворачивается к ней Марк, замечая, что она плачет. – Почему ты и?.. – Марк теряет дар речи на полуслове и растерянно таращится на меня.
Я собираюсь с остатками сил и немедля встаю с места, подхожу к маме, беру запястья её дрожащих рук, которые она плотно держит возле глаз. Сердце колотится где-то в ушах.
– Мамочка, прошу, не плачь… – Мама сильней начинает плакать. Образуется всплеск безмерного отчаяния. Боль жива. Боль открылась. Черт.
– Даниэль, скажи, зачем это все? – раздраженно бросаю я, пытаясь избавиться от омерзительных вопоминаний. – Тебе важнее – правда? – Мама горит огнем.
Даниэль без слов смотрит на нас, не соображая, что и ответить.
– Анна, что с вами? – Марк столбенеет.
Я из кожи вон лезла все эти годы, чтобы мама пришла в себя. Я была бы рада взять ее боль на себя, но это не представляется возможным.
– Даниэль, – грубо исходит от меня, – доволен?
– Я… – Он впадает в ступор, поглядывая на маму.
Моя боль активизируется. Я ее чувствую. Она мучает меня, терзает изнутри, жуёт, как насекомый-вредитель листья.
– Нас предал отец! – выкрикиваю с ненавистью я, чуть ли не сваливаясь бездыханно. – Он лгал и скрывал отношения с той, которой мы доверяли!..
Я усаживаюсь на пол и утыкаюсь лицом в колени. Слезы добираются и до меня. Эти чудовищные эмоции невозможно сдержать. Я плачу, будто запятнанная до конца своих дней отцовской изменой.
Все плывет перед глазами, словно объятое туманом.
– Она… ОНА была с МОИМ отцом! – Раздается вопль отчаяния. – И… – Я обхватываю руками колени, трясясь от горечи, сидевшей в крови. – Ее сын – Пи-и-терр… оказался моим братом… – выговариваю в то, во что сложно было тогда поверить.
– Что? – вскрикивает от услышанного Марк, энергично снимая свой пиджак и откидывая его на спинку стула.
– О… – огорченно проводит рукой по волосам Даниэль. – Какой я дурак… – Он берется за голову.
Пути назад нет. Непоправимость положения. Даниэль и Марк знают правду.
Устрашенная жутким зрелищем, лицезря, как мама задыхается, я прикладываю голову на её колени. Она судорожно поглаживает меня по голове, подавляя рыдания, непрерывно исходящие от неё. Ее голова склонилась на грудь. Горькие мысли, застилавшие ее рассудок, делают страдания невыносимыми. Я прокручиваю в голове совершенные ошибки: свои, родителей… Если бы не ошибки отца, мы бы Джексоном не расстались… и не было того, что есть сейчас. Семейная тайна разрушила всё, перевернув жизнь.
