Огоньки поблескивают на камине в отсветах огня.
В моих ушах глухо отдаются слова Тайлера, сообщенные утром: «Есть шанс доказать, что эти условия, указанные в контракте, подвергают сомнению достоверность и действительность предмета договора.
При встрече с ним на всё сообщай отказ. Не подписывай ничего. Не позволяй себе, даже находясь в разозленном состоянии, повышать голос. Мягко говори возражения на его новые предложения.
Адвокаты, которых я нанял, уже изучают те копии, которые ты мне направил. Пока нет точной картины дальнейших действий, но будь в тех рамках, которые я тебе обрисовал. После свяжись со мной».
Истину можно описать, лишь разузнав все помыслы искушенных в делах элитного общества.
Я делаю вид человека, который занят, с угрюмым и подавленным видом перелистывая журнал, лежащий на стеклянном столе в зале. Я пробегаю пустым взглядом по какому-то диалогу между инвесторами, описанному на странице. Посторонние мысли давят на меня.
– Ну что, сын, – возвращается Брендон и ставит на стол тарелку с бутербродами с черной икрой и армянский коньяк. – Сейчас принесу для тебя рюмку и…
Сын?
– Не стоит. Я стараюсь не употреблять, – прерываю его мягким, не допускающим возражения голосом, как указывал Тайлер. – Давайте перейдем к делу. Я надолго не задержу вас.
– Джексон, – он присаживается на диван, держа повелительную ровную осанку, – если ты, как можно раньше признаешь, что… – Подлая натура показывает наготу своей уродливой души.
– Брендон, – силы на исходе, – я ничего не буду признавать. Своё решение я сообщил ещё вчера. Я не буду следовать вашим умозрениям. Что мне сделать, чтобы Вы поняли это? Белла и миссис Гонсалес дома? Я проясню все, извинюсь и готов принять санкции, которыми Вы обременяете тех, кто отказывается от контракта, – почти с горячей мольбой говорю я. Этот поступок сделал бы каждый, твёрдо зная, за что или за кого он обязан чуткому сердцу стоять лицом вперёд и принимать ответные удары.
Он разражается хохотом, обнажающим его «лошадиные» зубы. Слышится нечто дикое, ужасающее.
– Я же сказал, у тебя нет выбора! – вмиг его смех сменяется горечью. Перед моим взором мелькает зловеще ухмыляющееся лицо. Это человеческое сердце беспрекословно уродливо. – Немедленно подписывай оставшиеся листы и готовься к отъезду! – Это подло, коварно, мерзко. Он снова успевает упрекнуть меня в неблагодарности за то, что сделал для меня, но я без промедления произношу, кидая эти листы со взмахом на пол, и они рассыпаются, точно по ветру:
– Нет!
Его глаза гневно сверкают из-под темно-серых бровей.
– Ты не сможешь бросить мою дочь! – указывает пальцем с плевком, разжигая во мне гнев.
– У меня изначально не было на неё серьёзных планов! – изъявляю я, уже повышая голос. – Поймите же, – снижаю тон, чтобы предыдущая мысль не показалось слишком грубой.
– Пойми ты меня, – тяжелый вздох вырывается из его груди, он второпях поглощает огненную жидкость, не заедая ничем, – она тебя любит, и не сможет без тебя жить!
Закурив сигарету, Брендон нервно выдыхает, взирая в одну точку.
С бессмысленным смехом, немного погодя, я отвечаю:
– Поставьте себя на мое место, как бы Вы…
Его кулак с громом обрушивается на стол, сметая рюмку, падающую на пол, и моя жестикулирующая рука замирает в воздухе.
– Поставь себя на мое место! – Между двумя затяжками продолжает с криком: – Моя дочь неизлечимо больна! И только, когда она с тобой, болезнь отступает! – Как будто пасть животного изрыгнула вопль.
