В позе оторопевшего человека, выкрикиваю, с трудом решившись на такую фразу:
– Вы нагло лжёте!
– Не заставляй меня выворачивать наружу ее медицинскую карту, зачитывать, что у неё галлюцинаторно-параноидная (или параноидная) форма шизофрении, проявляющаяся время от времени в виде острых приступов. Она не признает, что больна, что тоже является одним из симптомов. – Грудь раскалывается пополам от выстрела. Я едва не лишаюсь сознания. Ропот изумления сменяется молчанием. Я не осмеливаюсь и дышать. Гнетущая тяжесть опускается на мои плечи.
«Я пропал».
Он встаёт, пыхтит с диким раздражением, монотонно ходя по залу, держа в руках стеклянную пепельницу, в которую стряхивает пепел.
С искаженным от ужаса лицом, обагренным кровью, с противным запахом табака, безмолвно внедряющегося в нос, мне удается слышать его разговор, будто с самим собой.
Его грудь ходит ходуном от борзых высказываний болезни дочери, произносящих им с тревожностью и чрезвычайной внушительностью.
– Этот диагноз впервые диагностировали, когда малютке не исполнилось и восьми лет… – Посасывая кончик сигары, он высказывает с материнской заботливостью так, что в его голосе поблескивает оттенок скорби, возрождая в нем душевную катастрофу. – Есть предположение, что виной всему явился глубокий стресс, который она испытала после смерти своей бабушки, моей матери, скончавшейся у неё на глазах, – продолжает пассивным, жалобным, унылым тоном, от которого я почти вздрагиваю, насыщая дымным зельем легкие, скрючившиеся, скорее от мыслей, нежели от едкого облака противного клубящегося надо мной дыма. – Она говорила несуразицу, она слышала потусторонние мысли… И если бы ограничивалось это дело только этим… – Он достает вторую сигарету, подносит ее губам и зажигает большими, судорожными, словно бьющимися в начальной стадии конвульсии, руками электронной зажигалкой. Медленно втягивая сардонический воздух через ноздри, во мне вспыхивает момент, как сидя в машине с ней, после того раза, когда ее дизайнерский проект пятимесячной работы не был одобрен, она всю дорогу в потоке злости разговаривала сама с собой, пока Тайлер, являясь психологом, не поговорил с ней и не загладил ее муторные мысли. Тогда он уже заподозрил странные вещи, происходившие с ней… И Милана, сколько раз указывала, что Белла заговаривала бредом, говорила то, чего не то чтобы не существует, а вовсе не подходит к текущим обстоятельствам. О чем думал я всё это время?
– С девяти лет с ней живет Джек…
– Джек? – Мои брови ползут вверх. Бисеринки пота выступают в складках лица.
Проглотив обильную слюну, он поясняет:
– Её воображаемый друг.
Не оправившись от шока, я сижу – мое дыхание едва восстанавливается. С каждой секундой словами он опускает мою жизнь в могилу.
– Мы объездили полмира в поисках «лекарства жизни», но… – меня обволакивает отвратительное, пробирающее, как озноб, ощущение, когда его звонкий, грубый голос сменяется на охрипший от тоскливой тревоги, – …даже высококвалифицированные врачи распускали руки и не подавали надежды на полное выздоровление. – С лихорадочной поспешностью и горящим, точно от бессилия, взором он заканчивает внушительную мысль, производящую бунт чувств.
Тягучим голосом находит слова, будто волочит за собой тяжелую ношу, когда, изнемогая от усталости, душевной усталости, не остается сил ни на что, но он тянет ее через пот и кровь, выливающуюся из кровяных нитей:
