– Надо бы позвонить ей и уточнить. Она может закатить такой скандал, что потом еще думай, чем ее задобрить.
– Так звони, чего же ты стоишь?! – Хлопнув духовкой, моя любовь дуется, что кажется надо бы раскрыть уже тайну этой комнаты, а то с такими поворотами мы с Питером вдвоем будем отмечать его решительный шаг на супружество.
– Идем Ритчелл, тебе покажу первой. Ты же у нас ревизор. Не забудь прихватить перчатку, чтобы оценить слой пыли, – с саркастическим оттенком произношу я.
– Как скажешь, – смеется Ритчелл.
Мы шагаем и до нас доносятся вздохи Миланы, сопровождаемые язвительными заявлениями, о том, какой я негодяй:
– Ну и идите! Оценивайте! А я и не сяду там, раз оно предназначено для какой-то «бабы».
Ритчелл действительно идет с тряпкой и шепчет мне:
– Для Миланы?
Я отвечаю:
– Ну естественно.
Включаю свет и пропускаю вперед инспектора, который через минуту с удивлением молвит:
– Ог-о-о-о! Милаа-а-а-на!
Неохотно я тащу ноги на крик подруги в еще одну гостиную – вершину роскоши, которую Джексон оснастил для прихотливой богатенькой Беллы и нагло посмел об этом объявить.
Я вхожу и мои босые ноги тонут в мягком ворсе карамельного ковра. Я прижимаю руки к груди, когда вожу глазами из стороны в сторону. Зал, сооруженный в форме полумесяца, предстает перед моим взором во всей своей красе и новизне. Запах только развернутой из пленки мебели, который столь различим в этих стенах, подвергает сомнению мои прежние домыслы – здесь никто не гостил до сегодняшнего дня. Напротив меня – три широких окна, растянувшиеся от пола до потолка, к бокам которых сдвинут золотисто-желтый тюль, и открывающие вид на заднюю часть участка. Посередине помещен изящный кожаный диван лимонного цвета, установленный за стеклянным столиком, с двумя креслами, стоящими по левую сторону дивана противоположно друг другу. Левее занимает место белоснежный камин с эффектом пламени, над которым висит телевизор, а чуть левее репродукции двух картин, среднего размера, одна – Винсента Ван Гога «Звездная ночь», вторая – Архипа Ивановича Куинджи «Лунная ночь на Днепре». «Мои любимые картины». По правую сторону – библиотека. Книжный шкаф, длиной во всю стену с налетом старины, – стеллажи изготовлены из массива дерева – заполненные как современными, так и старинными печатными изданиями. Поднимая голову то вправо, то влево, я охватываю эту небольшую миниатюрную роскошь и подмечаю протянутую на багете гирлянду в форме звездочек.
– Я открою окошко – надо бы запустить сюда свежего воздуха, – гласит Джексон, пока Ритчелл пускает в меня говорящий взгляд: «А ты переживала».
Неверно истолковав его слова, мне становится совестливо, и я подумываю, как загладить свой косяк. Смотрю на него, улыбаясь его мальчишеской выходке.
– Джексон, – начинаю я, глубоко тронутая этим жестом, но он обрывает меня словами, сияя игривой улыбкой:
– Дамы, вы тут осматривайтесь, приводите в порядок стол, на котором тоже нужно снять пленку, а я пойду выгонять Питера – он уже перепарился.
– Спасибо еще раз, Джексон! Мы не подведем тебя, ничего не испортим. И та особа, для которой построен этот замок и не заметит здесь присутствия чужаков.
С шутливой строгостью, стоя уже в проходе, великодушный хозяин мини-дворца выражается:
– Как бы не обозлилась она на меня и не устроила «кузькину мать».
Мы смеемся и остаемся с подругой вдвоем.
– Мила… ты только взгляни… – Ритчелл тушит свет и вставляет в розетку шнур. – Все как ты любишь – звезды и снаружи, и внутри, оживотворяющая писательская среда. Для тебя… А-х-х-х-х…
