– Он спит, – быстро ответил Степа.
– Жаль. Да, маму возьмем, все вместе, семьей посидим… Степка, я уже не помню, я тебя на каруселях катал?
– Ты? В те годы, когда я любил карусели, ты предпочитал бильярд.
Соловей-старший не услышал упрека. Он откинулся на стуле и запрокинул голову, словно на потолке для него одного показывали кино.
– Или не ходить никуда? Просто собраться всем вместе, за одним столом, – неторопливо говорил Богдан (дикция его уже теряла отчетливость). – За одним столом, под одним абажуром, как у нас когда-то бывало… У деда Альберта на даче была замечательная веранда, вечером раздвинем стол, затопим самовар шишками… Мне с семи лет самовар доверяли. На столе – ничего особенного: сушки, летом арбуз. Над столом абажур дивного мандаринового цвета, вечером на него мотыльки летели. И как хорошо было! Я не знал, а это ведь были лучшие вечера в жизни. Концентрированное счастье. Запасалось тогда, в детстве, это счастье на последующие годы, как электричество в лейденских банках. Мои запасы мандаринового света… Всей семьей за овальным столом, и друзья приезжали… Разговоры до полуночи, смех, истории… за верандой сирень шумит, птица голос подаст. В самоваре шишки трещат. А мы вместе все, в светлом круге под абажуром: дед и бабушка, мать, дядья и тетки, я… Отец, правда, редко на дачу ездил. Я говорил, что мой отец был шахматный гроссмейстер? – неожиданно обратился Богдан к Юле.
Та покачала головой.
– Всесоюзного уровня. Дай бог, вашему мальчику его гены передадутся. Вот кто был голова! А мы уже так – по нисходящей. У меня труба пониже, а Степка – он вообще, у него между ушами только эхо гуляет – ау-у!
Степа сжал кулаки и зашевелил губами, будто подбирая слова, но так ничего и не сказал.
– Юлик, сочините мне хоть бутербродик какой, – махнул ей Богдан. – Что вы все поите без закуски!
Получив от хмурой Юли бутерброд с икрой, Богдан блаженно замычал. Юля же подошла к мужу и шепотом сообщила, что через десять минут пойдет умываться и спать, а он пусть с гостем разбирается как знает.
– Да убоится жена мужа своего! – неожиданно громовым голосом воскликнул Богдан.
Юля вздрогнула, Степа шикнул: тише!
– Готовите вы плохо, Юля, – сказал Соловей-старший. – То есть плохо, что вы не готовите. Вот пришел гость… Где пироги, кулебяки? Вы же сидите дома с ребенком. Правильно? Мне Майя рассказывала.
Юля решительно задрала нос и, отодвинувшись на шажок от мужа, пискнула:
– Неправильно! Я только что вышла на работу.
– Это как на работу? – взвился Степа. – Опять? Нет, в смысле…
– А что? А что? – дрожащим голосом вопрошала Юля-супруга. – Я девять месяцев отсидела, хватит! Простите! Да! Я теперь работаю!
Богдан вскинул руку.
– Подождите. А кто же сидит с моим внуком?
– Степа ищет няню.
Юля скрестила руки на груди и всем видом выражала непреклонность. Степа стоял напротив нее и мотал головой, будто не веря услышанному. Он раскрывал рот, собираясь что-то сказать, но не находил слов и закрывал рот. Богдан не замечал их пантомимы, он, выпятив нижнюю губу, сосредоточенно изучал пуговицу у себя на животе.
– Семья – как это сложно! – изрек Богдан. – Мучаемся все. Но – не спорю! – без семьи нельзя. Вот я – один как перст…
Вероятно, он хотел поведать нечто очень жалостливое, но Степа перебил:
– Семья – это когда нет справедливости! Да. Когда я соглашаюсь на то, что считаю несправедливым. И… и… и вообще вздором! А я соглашаюсь, потому что люблю, – сказал он, глядя на Юлю.
