Я толкнула под бок Алину.
– Пошли домой?
– Пора, – согласилась со мной Алина. – Пора закругляться.
– Девчонки, вы куда? – спросила Татьяна, вымучив страдальческую улыбку. – Еще торт будет. На заказ делали.
– Танюша, уже половина девятого, а я своим обещала прийти в девять. Наверное, уже волнуются.
– И мне пора, – Алина привстала со стула.
– Давайте, я вам хоть торта отрежу, – расстроившись, предложила Татьяна.
– Нет, что ты! Именинный торт надо подавать целым, не разрезанным.
– Как хотите, – не стала спорить Татьяна. – Если решили уходить, Дима сейчас вас проводит.
– Не надо нас провожать, – заартачилась я. – Пусть с сестрами общается. Неудобно имениннику надолго стол покидать. И за нас переживать не стоит – тут до остановки такси ровно тридцать метров. Все ж быстрее, чем по телефону вызывать.
– Нет, он вас проводит, – тверда сказала Татьяна. – Темень на дворе. Дима!
Дима, внимательно изучавший узор на тарелке из семейного сервиза, поднял на жену уставшие глаза.
– Марина и Алина уходят, – известила его Татьяна.
Дима, не спрашивая, почему мы собрались уходить так рано, ему тоже было смертельно скучно в компании родственников, поднялся из-за стола и подошел к нам.
– Я провожу, – ответил он жене, взял из тумбочки ключи от квартиры и пошел впереди нас.
До остановки мы шли молча. После рабочего дня и сытного ужина мы с Алиной мечтали только об одном – скорее принять горизонтальное положение, и ворочать языком нам совсем не хотелось. Дмитрий нес на лице печать легкой грусти. Я его прекрасно понимала: терпеть не могу свои дни рождения. Для женщины дни рождения – настоящая катастрофа. На целый год старше, со всеми вытекающими из этого факта последствиями.
Увидев машину с зеленым огоньком, я сделала расстроенное лицо и с сожалением сказала:
– Вот и такси. Жаль, что ты не успел почитать нам свои стихи.
«Не перестаралась ли я? Надеюсь, ему не придет в голову и впрямь читать стихи?» – подумала я.
Своим ответом Дмитрий меня озадачил.
– Да кому они нужны? – отмахнулся он. – В недобрый час меня матушка родила. Вечно я буду тринадцатым. А наше общество признает только первых.
Странно было слышать эти слова из уст Рогожкина. Обычно, если кто-то случайно затрагивал в разговоре тему литературы или искусства, он без предупреждения начинал читать свои рифмованные опусы. Если его перебивали, он обижался, но продолжал читать. И читал до тех пор, пока слушатели откровенно не начинали зевать. Поэтому среди людей, хорошо знавших Рогожкина, тема искусства и поэзии, в частности, была чем-то вроде табу – никто не хотел тратить свое время на бездарные Димкины стихи. Никто. А Димка вроде бы и не понимал этого, не замечал насмешливых улыбок и шушуканья за своей спиной. Он лелеял мечту когда-нибудь издать сборник стихов. А теперь, что же получается, он прозрел? Или кто-то, наплевав на Димкины чувства, открыл ему глаза? Сказал, что стихи – дрянь, и посоветовал, вместо того чтобы марать бумагу, заняться стоящим делом. Возможно, нашелся такой человек. Или, что более вероятно, накануне своего дня рождения он поссорился с Татьяной.
Алина обрадовалась, что Рогожкин не будет мучить нас своими стихами, впрыгнула в свободное такси и уже из салона автомобиля сказала:
– Спасибо, Дима, за чудесный вечер. Было очень весело и… вкусно. Пока.
– До свидания, Дима, – простилась я с Рогожкиным и села в такси.
