Сделано в аду - страница 13

Подруги переглянулись и улыбнулись друг другу. Что бы ни готовил им грядущий день, они точно запомнят это навсегда.

Карслейк Хайтс укутался в темноту теплого вечера, зажигая желтый свет в окнах однотипных семейных домиков на Причард Стрит. Стрекот сверчков перемешался со звуками газонных поливалок, каждый день орошающих траву засушливого калифорнийского городка. Тишину нарушала лишь песня, что доносилась из открытого окна, выходящего на один из задних дворов.

Айви сидела в большом зеленом кресле, увлеченная рисованием и подпеванием ее любимому альбому Hellmade. Она усердно выводила на бумаге черты Джонзи Уорлоу, главного персонажа ее творений, и из-под черной гелевой ручки все четче проступало знакомое красивое лицо. Юная художница наконец добралась до одной из любимых деталей в изображении валлийца, прорисовывая длинные дуги его темных бровей с острым изгибом над внешними уголками глаз. Айви откровенно наслаждалась процессом, крайне довольная собой: до этого ей вновь удалось правильно передать форму носа Джонзи. Прямая спинка перетекала в чуть приподнятый аккуратный кончик, который раньше выходил то слишком острым, то чересчур вздернутым, и близкая к завершению работа могла выдержать сравнение с фотографией Уорлоу.

– Когда все окажется позади, ты будешь петь со мной! – воодушевленно проголосила Айви вместе с Hellmade.

Ей вдруг подумалось, что ее голос и вокал Джонзи гармонично звучат вместе. Группи не обладала певческими талантами, давая волю своему тоненькому сопрано, только когда никто не мог ее слышать, но попадала в каждую ноту, ведь любимые песни давно вжились в подкорку сознания. На фоне глубокого сильного голоса Уорлоу ее слабое пение казалось тенью – незаметной, неосязаемой, но беспрерывно следующей за ним шаг в шаг, строка за строкой.

Айви находила это крайне символичным.

Она доделывала последние штрихи, когда в момент между треками вдруг замерла и прислушалась. Захрустел гравий подъездной дорожки – Одри возвращалась домой. Айви убавила громкость музыки, положила рисунок на пол рядом с креслом и поспешила встретить маму.

– Привет, – вымученно улыбнулась Одри, когда дочь застала ее в гостиной снимающей туфли на ходу.

– День стирки и уборки не очень удался? – маленькая художница пыталась прозвучать не слишком жалостливо, с сочувствием смотря на медлительные от усталости движения мамы.

– Не очень! – та покрутила головой, хрустя затекшими шейными позвонками. – Все, завтра полдня проторчу в спа-салоне, и никто меня оттуда не вытащит.

У Айви на сердце потеплело – ей нравилось, когда мама баловала себя. Затем девочка беспечно соврала:

– А мы завтра на хайкинг с утречка пораньше поедем. Думаю, потом останусь у Дженни.

– Хорошо.

Одри подошла к дочери и влажно чмокнула ее в щеку. Айви не любила подобные мамины нежности, но не сопротивлялась и не выказала неприязни. Она каждую секунду ощущала бессознательный стыд, что Одри обеспечивает ей комфортную жизнь, где ни в чем нет отказа, но дочка не умеет быть никем, кроме себя самой. Не может притворяться, что ее волнуют занятия в школе, не может хоть в чем-то походить на кузину Роузи, которая получила грант от Калифорнийского Университета. Не может перестать врать, чтобы облегчить себе доступ к любимым прихотям, не может хотеть «нормальных» вещей. Айви чувствовала, что Одри нелегко принимать своего ребенка «не от мира сего», но она из большой материнской любви смирялась с личностью дочери. Все, что та могла сделать в ответ – суметь в нужный момент сказать то, что Одри хочет слышать, соврать так, чтобы ей спалось как можно спокойнее, и дать поцеловать себя в щеку.