Потом Леня вернулся и сказал:
– Иди, он очнулся.
И Лия шмыгнула за дверь.
Папа, опустив глаза, стоял на пороге.
Лия молча завела в квартиру велосипед и, не включая света, направилась в свою комнату.
Как была – в одежде, с нечищеными зубами и грязными коленками, улеглась под одеяло, накрыла голову подушкой и замерла.
Пусть думает, что она спит…
Пусть думает.
Но он так не думал!
Щелкнул выключатель, папины руки начали отрывать от ее лица подушку, и наконец ему это удалось.
– Лапа, – сказал папа, – лапа, прости…
И поцеловал ее мокрую, отнятую от глаз, руку.
Это была худший, самый страшный момент за весь день. Ведь Лия могла выдержать все – гастроном, троллейбус, обратную дорогу с остановками возле деревьев, кровь в сандалиях, сочувственные взгляды соседок, ночное сидение на скамье, холод, голод, жажду, прикосновение потных Лениных ладоней…
Она давно привыкла быть сильной. Но единственное, что могло выбить ее из этого упрямого состояния силы – вот такое «прости», и это нежное – «лапа», и…
И то, что за этими словами ничего, совсем ничего не стояло, ведь точно так же он говорил ей много раз, и в его глазах стояли настоящие-пренастоящие слезы. И тогда Лия – сотый или тысячный раз – чувствовала безумную любовь к папе. Потому что она была старше.
И мудрее.
Чем он.
Чем мама.
И даже – бабушка…
Папа целовал и гладил ее руки, приговаривая: «Мои маленькие замерзшие ручки…»
– Все в порядке, – сказала Лия, отнимая руки, – иди спать. Со мной все в порядке. Нормально…
Елизавета решила умереть.
И в этом не было ничего удивительного. Ведь такое решение рано или поздно приходит ко всем.
Особенно, если ты не можешь пережить страшной и несправедливой обиды.
Особенно, если ее нанесли родные тебе люди…
Итак, рано утром Елизавета пошла к реке, хотя должна была идти совсем в другое место.
Идти было трудно – снега в этом году выпало довольно много. Приходилось поднимать ноги, как цапля, и нащупывать тропинку, чтобы ненароком не нырнуть в сугроб.
Способ умереть она выбрала еще дома. Сначала думала, что хорошо бы выпрыгнуть из окна, чтобы ее сразу увидели.
Но потом подумала, что все должны немного помучиться, разыскивая ее. И нашла верное решение: она замерзнет в снегу!
А еще лучше: она насмерть простудится. Ведь простуда – ее «конек»: Елизавета всегда простужалась. И, сколько себя помнит, каждую зиму ходила с компрессами на шее или на ушах. Тело под компрессами сильно чесалось, и Елизавета почесывала его длинной бабушкиной спицей. А на левом глазу у нее всегда красовался огромный ячмень, который прогревали солью или горячим яйцом. Это была сущая пытка.
Так неужели эти муки придется терпеть еще лет шестьдесят? А вдруг – больше?
Подумав так, Елизавета решила как следует промерзнуть в снегу, а потом вернуться домой и победно умереть на глазах у всех обидчиков.
Она дошла до самого берега, где, как ей казалось, снег был самым холодным, сняла шубу и варежки, аккуратно сложила их неподалеку от себя, расчистила место в сугробе и опустилась на снег.
Потом принялась нагребать его на себя, как это делала летом, закапываясь в песок.
Нагребла до самой шеи и стала ждать, когда замерзнет.
Но, на удивление, холодно ей не стало.
Елизавета хорошо утрамбовала снег вокруг себя ладонями – так, что на поверхности осталась одна голова. И стала ждать.
А в ожидании размышляла.
Вот, думала Елизавета, я умру. Буду лежать тихая и смирная, послушная, с закрытыми глазами – белая-белая. Вся – в белом! Ведь соседка как-то говорила, что девушек, которые не вышли замуж, хоронят в красивых свадебных платьях. А вокруг будут стоять мама, бабушка, папа и Саша, а еще – Ромка, Стасик, Олька, Лера, Светлана Михайловна и дядя Паша.
