Мы катались на лошадях в лесу, плавали в речке, гонялись друг за другом по дворцовому саду. Он всегда учил меня чему-то новому, новые игры, фехтование, политика.
Горе жжет мне глаза, поэтому я проглатываю воспоминания и сосредотачиваюсь на Дане, которая внимательно изучает древний обряд, проверяет, все ли мы правильно сделали.
Она поднимает глаза, смирение и страх борются с надеждой в ее глазах. «Все здесь в соответствии с обрядом. Мы готовы начать.»
Я должна начать с прекращения жизни. Сначала одну жизнь, а потом еще восемь. За это, я буду гореть в аду.
Я встала на колени рядом с Ланой. Здесь нет мягкой земли или покрова снега, только ребристые черные лозы, которые впиваются в коленки.
Лана едва шевелится под одеялом. Она уже в предсмертном состоянии.
«Пожалуйста», – хрипло говорит она. «Прекрати эти муки.»
Это милосердие. Единственное исцеление, которое я могу даровать своей подруге детства.
«Я люблю тебя, Лана», – шепчу я.
По другую сторону, Дана встает на колени. «Мы обе любим тебя, дорогая. Желаю тебе найти мир и покой в подземном царстве Чернобога.»
Я никогда никого не убивала. Моя рука дрожит, когда я поднимаю кинжал, когда я приставляю его лезвие к горлу Ланы. Я хочу попросить Дану сделать это. Но она уже сделала больше, чем ей положено.
Эту ношу я вынесу в одиночку.
«Боги, Злата, сделай это быстро.» Голос Даны сдавлен от слез.
Ее отчаянная настойчивость подстегивает мою решимость, и я быстро и уверенно наношу удар прямо по яремной вене. Из горла Ланы начинает хлестать кровь, алая с прожилками болезненно-белых полос.
Я вздохнула с облегчением, дело сделано, ее мучения наконец закончились. Теперь она может отдохнуть, моя Лана, моя милая, прекрасная Лана.
Я наклонила к ней и поцеловала ее в лоб. Дана сделала то же самое.
Как ужасно произвольна смерть, как непостоянна. Как бесстрастна и ненавистна в своем выборе, кого взять, а кого оставить.
Я иду дальше, перерезая горло за горлом, забирая жизнь за жизнью, по кругу, на резком холоде, размытом туманом ароматного дыма.
Моя рука и кинжал, кажется, отделены от остальной меня. Действия мои, и в то же время не мои.
Два моих стражника и два слуги сгрудились в кучу на краю поляны и наблюдают за кровавой бойней.
Дана следует за мной, подтаскивая тела ближе к яме, чтобы их кровь стекала вниз, по лозам в ее черные глубины.
Мои пальцы теперь промерзли до костей, их разрывает острая боль от холода. Я забыла взять перчатки. Даже если бы их я надела, они все равно бы испачкались и промокли от крови.
Мой кинжал прорезает бледную, гниющую кожу восьмого горла, и я перехожу к девятому.
Я наклоняюсь над ним. Его шея – это масса нарывов, а глаза смотрят в серое небо, незрячие и затянутые пеленой.
Мое сердцебиение замирает.
Возможно, чума лишила его зрения. Вот почему он выглядит так, как будто он…
Как будто он уже мертв.
Все остальные дышали, я слышала это, характерный хрип жертв чумы. Но этот – ничего. Ни звука.
Я разорвала его одежду и прижала ухо к его груди.
Ничего.
«Злата?» В голосе Даны звучит резкая неуверенность. «Что случилось?»
«Он уже мертв.» Я сгибаюсь, склоняюсь, мои окровавленные пальцы сжимают рукоять кинжала, прижимая его холодную рукоять ко лбу.
«Мы не можем завершить обряд. Нам придется вернуться во дворец и найти еще девять добровольцев и попробовать еще раз завтра», – говорю я.
«Нет. Нет, мы не можем начать все сначала. Нам нужно сделать сейчас. Мои сестры, Злата, они такие маленькие. Ты же знаешь, как быстро чума убивает детей. Ни один ребенок не выживает. Я не могу смотреть, как умирают мои сестры, Злата, я не могу…»
