Моя машина в автосалоне все так же гарцевала и невинно улыбалась мне. Единственное, что менялось, – ее ценник, неуклонно росший вверх. Во всей этой печальной ситуации меня вдохновлял только один перспективный клиент, с которого я рассчитывал получить неплохой процентик. Это мужчина средних лет с интересным, немного потрепанным лицом. Он всегда, когда смотрелся в зеркало в своем кабинете, не раз повторял, что жизнь его потрепала, «ой какая горькая жизнь». После этих слов он доставал рюмку горькой и, делая созвучный выдох, опрокидывал в себя грамм двести, потому как больше нельзя – начиналась работа. Трудился он в заведении, что находилось на областном бюджете, а это означало, что начальники далеко, поэтому он пользовался ситуацией, как ему было выгодно. С поля зримости отчетных бумаг списывали неплохие вещи, что были куплены по госзаказу. Вот, например, цементомешалка не успела проработать и пару месяцев, как уехала в неизвестном направлении. Завхоз этого заведения никак не отставал от своего начальника. Находясь в своем стабильно нетрезвом состоянии, он признался своей любовнице, буфетчице Зосе, что он украл столько краски, что можно перекрасить Московский Кремль в разные цвета радуги. При этом, как утверждала техничка Люба, совал ей деньги и падал на колени, клялся в вечной любви и готов был увезти на край света, а в этом ему бы помогла вчера прибывшая партия цемента и известки. И весь коллектив знал это, но предпочитал молчать. Ибо один потянет всех! Так вот, директор заведения по имени Гаврила Гаврилович решил себе приобрести землю и построить на ней дом, но только не мог пока никак сосчитать, какой он по счету. В своем кабинете у окна он размышлял на эту тему, тер виски пальцами, но у него никак не сходились эти чертовы цифры. И тут у него возникла помеха в лице прибежавшей секретарши по имени Лена:
– Григорий Григорьевич, вам звонили из полиции, хотели вас.
И тут пальцы не разжались у бедного директора, что-то перекосилось в лице. Его глупое от действия алкоголя выражение стало заметно трезветь, паника, подобравшись с порога, накинулась на него. И он, открыв рот, чтобы произнести что-то, только издал звук: а, о, что?
– Заметут, – вдруг что-то вырвалось из глубины, – Маруська, заметут нас!
– Да вы что, что? – Лена, уже приняв на себя как должное новое имя Маруся, пыталась успокоить своего директора.
– Дура, – в ответ услышала она.
Нервы сдали, начались всхлипы, дрожащая рука наливала себе очередной стакан: «Точно нашли, все нашли. Кому звонить? Что, что делать?» Он наливал себе еще стакан и с безудержностью опрокидывал. «Мунька, все, посадят! Посадят твоего директора, Мунька, ой посадят. Мунька! Ой шьют, шьют, я уже слышу, как иголка пронзает бумагу».
Его рыдания звучали в кабинете, как набат, предрекая очередную бутылку, которая была припрятана у Лены и томилась в ожидании употребления.
– Тащи! – Голос у Гаврила Гавриловича был грозный.
Елена мешкала, но грозный удар по столу подкрепил фразу «Тащи, кому говорят». И бедная девочка сделала все, что нужно, – принесла-таки бутылку.
Не успел Гаврила Гаврилович откупорить эликсир, как раздался звонок.
– Все, приехали, – Гаврил Гаврилович посмотрел на секретаршу. – Бери.
Она взяла с выпученными глазами трубку проклятого телефона и робко произнесла: «Алло».
Свет ее прекрасных глаз поблек, и она смогла только прошептать: «Прокуратура».
