Ирина
Мама постаралась на славу, превратив меня в подобие дамы неопределённого возраста, всем своим видом сигнализирующей о женском отчаянии и нерастраченном либидо.
Она правда старалась, но сказать родительнице о своих впечатлениях у меня язык не повернулся. О, этот начёс и виртуозно закрученный пучок! Помню, как мама исполняла нечто подобное для образа школьной учительницы, то есть для себя.
А эта малиновая помада, при определённом освещении отливающая фиолетовым. М-м, красота!
Ох, а эти брови, дорисованные и напоминающие нечто… Хм-м, лучше не сравнивать, иначе рискую приобрести психологическую травму. Хорошо хоть мама не умудрилась их соединить на стыке едва заметного залома на межбровье.
– Не хмурься, вон уже морщинки лезут, – пихнув меня в плечо, заворчала мама и, уперев руки в бока, вкрадчиво поинтересовалась: – Нравится? Я очень старалась, да и косметика столько лет лежит. Не выбрасывать же.
– Мама, а сколько лет она у тебя лежит? – стараясь сдержать эмоции «восторга», уточнила я и, боясь моргнуть, намекнула: – Меня не обсыпет? Как же сроки годности?
– Да ну, ерунда всё это, – отмахнулась мама и, поспешно пряча все свои тюбики и баночки, фыркнула: – Не воняет, значит, можно пользоваться. Да и прошло года три, не больше. Когда на пенсию вышла, почти перестала краситься.
Проанализировав услышанное, я невольно потянулась рукой к лицу, но вовремя себя одёрнула. Мне уже казалось, что под плотной маской дешёвой тоналки кожа стонет в предсмертных судорогах, а ресницы, напоминающие паучьи лапки, грозят отвалиться.
– Я же тебе дарила дорогущую и брендовую, – округлив глаза, хмыкнула я, а мама смутилась.
– Бренды-шмэнды. Ириска, ну зачем мне всё это? Переплачиваем за красивые баночки, а внутри всё одинаковое. Раздарила подругам, а что-то вручила набором моей бывшей начальнице. Она осталась довольна, а я сходила на её юбилей и не ударила в грязь лицом.
– Ну да, ну да… – пробормотала я и, сморщив нос, прерывисто вздохнула: – Зато я сейчас как в грязь лицом окунулась.
– Чего там бормочешь? – прибираясь на туалетном столике, переспросила мама и, пряча плойку в выдвижной ящичек, охнула: – Ой, чуть не забыла! Сейчас мы тебя ещё и украсим.
– Ма-а-ам, может, не стоит, а? – заметив, что именно она достаёт, выдавила я и, криво усмехнувшись, добавила севшим голосом: – Жемчуга – это уже слишком. Да и дорогое… Вдруг потеряю.
– Не спорь, я лучше знаю, – отрезала мама и, достав заветную шкатулочку, многообещающе добавила: – Ещё серьги и браслет наденешь.
Нет, маму я не винила. Гиперопека и условная игра в «дочки-матери» догнала мою родительницу уже в зрелом возрасте. Но уж догнала, так догнала. Поначалу я психовала и дёргалась, а потом поняла, как нелегко ей пришлось.
Отец испарился из семьи и моей жизни, когда я пошла в первый класс. Как любой ребёнок, я искала причины в себе, старалась хорошо учиться и быть примерной девочкой. Да-да, мама не могла нарадоваться моему послушанию и прилежности, но реальной причины не знала до сих пор.
После развода ей пришлось забыть о своих мечтах и амбициях. В первую очередь, она посвятила всю себя моему воспитанию, а в первую очередь содержанию. Разменяв купленную в браке квартиру на скромную однушку, мама растила меня почти в спартанских условиях и, помимо основной работы в школе, хваталась за любую возможность подзаработать.
