Наконец добираются. Это еще, конечно, не тот ШНыр, что возникнет под Копытово. Копытово и вовсе еще не существует. На его месте – луга, леса и речушка, которая потом оскудеет в ручей. Да и главной охранной закладки пока тоже нет. И нерпей. И фигурок. И ведьмарей. А раз так, то и жить можно где угодно – лишь выбери место поспокойнее, чтоб крылатых лошадей от любопытных глаз укрыть.
Между двумя небольшими холмами, один из которых при строительстве кремлевских стен был глиняным отвалом, раскинулся большой пустырь. Из жителей Москвы и окрестных сел строиться на нем никто не пожелал, огородов тоже не заводили. Камни и глина – тут и репа не вырастет. А раз так, то никто здесь и не бывал. Разве иной раз забредет чья-нибудь отвязавшаяся коровенка. Потопчется, подумает, брякнет колокольцем и повернет назад.
Сейчас на пустыре, прижавшись к дальнему холму, стоят два больших сруба, соединенных перемычкой, вроде крытого зимнего хода. Каждый сруб клетей из трех, да еще с прирубом. Построено прочно, с заботой. Бревна первого сруба положены «в обло», с остатком, второго же – «в лапу», точно несколько хороших плотников соревновались между собой в мастерстве. Фундамента нет, но нижние венцы срублены из кондовой сосны и лиственницы. Такая полвека подгнивать будет – не подгниет. Под углы срубов подведены валуны, вдоль стен – стулья из обрезков толстых бревен. Тут же рядом – пегасня. Тоже крепко стоит, на века. Пегасню и срубы окружает общий частокол. Здесь и колодезь, и пес-великан цепью звякает. Лает глухо, с раскатом – точно из пушки бьет. Крепость не крепость, да только при случае и отсидеться можно. Все новое, свежее, недавно отстроенное.
Года полтора назад, весной, случайно нашел это место Фаддей Ногата. Постоял, позыркал. Почесал грудь, почесал живот. Внешность у Фаддея такая, что раз увидишь – навек запомнишь. Волос на лице редкий, чуть с рыжинкой, но необычайно толстый. Он как-то равномерно опушает все лицо до самых глаз, но все равно непонятно, борода это или нет. Обычно такой порослью бывает покрыта спина у старых турок. Глаза были несколько навыкате: наглые, умные, как у судейского чиновника. Взглянет на секунду, вмиг все оценит – и сразу же взгляд свой страшный отведет и в землю воткнет, чтобы не выдать себя. Ноги кривые. Ходит вперевалку. Говорит басом. Одет в какие-то живописные лохмотья. Кика Златовласый дразнит, что он похож на спившегося писца. Сразу оценил Фаддей пустырь. И от глаз укрыто, и до города рукой подать.
Вернулся Фаддей – они тогда у села Воробьево жили, но не сразу сообщил остальным, что нашел хорошее место. Хитер. Знает, что не все захотят перебираться. Хлопотно это, мороки много, строиться надо. Все, конечно, переругаются, а ему, Фаддею, шишки. Нет уж! Тут иначе надо. Выждав денек или два, Фаддей осторожно буркнул при Матрене Аляповой, что вот местечко есть там-то и там-то. И река рядом, и пегам приволье, и уединенное, да вот только ну его… Нам и здесь хорошо. Сказал это точно сам себе, в землю глядя, и ушел торопливо.
Ну а Матрена Аляпова – известное дело! Любой новой идеей увлечется скорее, чем ты ее до середины доскажешь. Ей бы только побольше преобразований. Чтоб топорики стучали, пилы визжали, чтоб все бегали, суетились – это для нее родная стихия.
Не ошибся Фаддей. Матрена сразу на Ночку свою вскочила и полетела пустырь между холмами глядеть. Вернулась через час и начала зудеть: «Перебираемся сию же минуту! Что нам в яме мокрой сидеть?» Ее урезонивали: «Какая мокрая яма? Чего напраслину городишь? Весной подмоет на недельку, а так – трава в рост, приволье». Понятное дело, споры начались – да разве Матрену перекричишь? Ты ей «пик» – она тебе «тра-та-та-та». Такая и эльбам в болоте зубы заговорит.
