Электрик Иваньков Михаил Гаврилович, который направлялся к трапу и встретил меня со щенком на руках, даже присел от напускного удивления.
– Ай да Серега! Какого красавца отхватил! – сказал он нарочито громко и, с поддельным восторгом рассматривая моего щенка, прибавил: – Ну, ты даёшь!
А моторист Александр Тимофеевич Смирнов с самым серьёзным видом на лице обошёл вокруг меня, заглянул моему питомцу в пасть и прицокнул языком.
– Цены, дружище, твоему цуцику нет в хороший базарный день. Нет сомнения, что твой волкодав чем-то очень смахивает на дворнягу! – сказал он с откровенной издевательской насмешкой в голосе, кивнул на Верного и незамедлительно прибавил: – Не иначе, как смесь дворняги с носорогом.
Все присутствующие у трапа в ответ на эти шутки дружно засмеялись.
Мой дружок, матрос Лёшка Дронов, тоже не утерпел, потрепал щенка за холку и въедливо у меня поинтересовался:
– Наверное, ты, Серёга, не меньше полсотни рубликов отвалил за эту дворнягу? Угадал, а?
Электрик Александр Тимофеевич тронул Лёшку Дронова за плечо и заглянул ему в глаза.
– А ты думаешь, Лёха, что на Староконном одесском рынке бесплатно втюрили Серёге такую породистую собанченцию? – спросил он Лёшку Дронова и хитровато прибавил: – В Одессе, брат, умеют охмурять таких простачков, как наш Серёга!
Я молча сгрёб Верного под мышку, поднялся вверх по трапу и поспешил к себе в каюту.
Боцман Дибров Сергей Николаевич остановил меня на переходном мостике и потрогал Верного за морду.
– К сожалению, Серёга, дойной коровы у нас на танкере, нет. Так что придётся тебе своему псу сгущённое молоко в банках из судовой артелки таскать до тех пор, пока не подрастёт, – напомнил он мне, когда я стал уходить.
– Ничего, не объест! – ответил я Сергею Николаевичу и направился своей дорогой в сторону кормовой надстройки, где располагалась моя каюта.
Месяцев через шесть, в нелёгком для меня рейсе, когда наш танкер находился в Индийском океане, я невольно приметил, что Верный незаметно подрос и сразу же сделался любимцем всего экипажа танкера. В его породистости уже никто не сомневался. В моём подопечном, с широкой грудью и мощными лапами, стала чувствоваться породистость настоящей немецкой овчарки. Двигался он по палубе легко и стремительно. На морде обозначилось умное, пытливое выражение. Вот тут у нашего всеобщего любимца появилось странное и необъяснимое пристрастие к музыке.
Стоило электрику Александру Тимофеевичу Смирнову взять в руки баян и выйти с ним на верхнюю палубу, и мой обрадованный пёс, большой любитель музыки, тут же устремлялся следом и пристраивался рядом с ним.
Рейс у нас выдался на этот раз без заходов в советские порты, поэтому особенно ощутима была разлука с родными, близкими, и с Родиной. Шли мы тогда в японский порт Нагасаки для разгрузки нефти, которую приняли на борт танкера в Персидском заливе в крупном нефтеэкспортном порту Мена-эль-Ахмади.
Через пятнадцать суток перехода наш танкер оставил позади Индийский океан. Этот океан является третьим по величине после Тихого и Атлантического. Наконец, мы благополучно вошли в Зондский пролив. Там стоял непривычный полнейший штиль. Однако одолевала невыносимая тропическая духота. За кормой, на западе, на самом краю Индийского океана, стал погружаться в воду оранжевый солнечный шар. На острова Борнео и Суматра, покрытые сплошной вечнозелёной тропической растительностью, незаметно опустился тёмно-синий тропический вечер, а спустя полчаса их смутные очертания совсем пропали из виду, проглоченные густою чернотой ночи.
