Новое дело у меня в жизни – долг перед Люсей, надо что-то сделать для нее.
24 января
Первая репетиция с Сегелем[17].
– Не старайся очень.
До перерыва шло отлично, после – чушь, ужас, но, господа пр. заседатели, я еще не сказал своего последнего слова. Любимов смотрел «Пакет».
– Валера, мне очень понравилось.
Я обалдел, очень рад был, весь день счастливый. А жена снова канючит, злая, колючая, недовольная моей вчерашней вылазкой. Поистине – за хорошее надо платить. Как мне жить? Что делать? Мрак. Неизвестность.
28 января
Купил машинку. Теперь твоя душенька довольна? Не знаю, что я с ней буду делать, готового ничего нет, а что есть – переделывать да переделывать. Но… взялся за гуж… теперь карты в руках, надо писать.
«Антимиры». С аэродрома явился Андрей[18]. Прилетел из Флоренции, спасал искусство от наводнения. Читал. Забывал, обещал закончить в следующий раз.
Репетиция Маяковского. Ничего пока не соображаю, нравится Любимов, даже больше, – поменьше бы он только говорил о дисциплине.
6 февраля
Сплошные разговоры о Любимове, о его неуважении артистов, о жлобстве, о Маяковском. Свалив неудачу «Героя» на артистов, Любимов с радостью подхватил перепевы идиотов об отставании актерских воплощений от режиссерских замыслов. Чем дальше, тем больше уговаривает меня не сниматься.
– Дерьмовый сценарий, зачем. Хорошо снялся в «Пакете». Практически ты выпадаешь из «Пугачева», да и с «Кузькиным» будет трудно. Откровенное запугивание, правда, он был под парами.
Печатаю «Стариков», писать некогда, боюсь войны с китайцами, мне бы выкроить пять лет, и я бы кое-что сделал. Глаголин ходил к Можаеву.
– Условия ужасные, дом – развалюха, страшно… Как он живет?
– Что Можаев?
– Грустный как собака, жена у него прелесть, латышка.
– Она работает?
– Да, редактор какой-то.
– А на вид такая простая!
Левина[19] из разговора с Любимовым в машине об артистах:
– Забурели артисты, забурели, даже Высоцкий. Единственный, пожалуй, кто держится, – Золотухин.
Очевидно, она не сказала вторую половину фразы:
– Пока не сыграл Кузькина.
Идея. Вчера, сегодня, завтра.
Любимов: Вчера были очень уважаемые люди из Франции и сказали, что монахи в 6-й картине не действуют, не тянут, занимаются показухой.
– Премьер Италии сказал, что артисты забурели.
– Зажрались, формализм, не общаются… не по-живому…
Любимов: Володя, сегодня буду смотреть, острее тяни существо проблемы.
Артист: Ю.П.![20] Дак я ведь не репетировал, Славина[21] была больна, вы заняты очень… я уж сам кое-как.
Любимов: Тем более разговаривай за жизнь, в Брехте можно выплыть, только вскрывая социальную суть, жизнь – «а мне надо жить или нет», мы все-таки люди, что, нет?
Артист: Я понимаю, но я ни разу не репетировал.
Любимов: Да брось ты всю эту ахинею, система доведет вас до ручки, это уже анекдот, не верю я в эти периоды застольные, полгода репетируют, наживают, чего наживают?? Штаны просиживают, и ни черта не выходит… Надо пробовать сразу, выходить и делать, а не заниматься самокопанием… «Сейчас, сейчас я наживу, сейчас, сейчас», выходит, плачет настоящими слезами, упивается собой, а в зале ржут. И занимайтесь дикцией, почему я к вам так придирчив, разучились работать, балетные каждый день тренируются, он знает, я кручу 16, а ты только 15, а если я буду крутить 32 – я мастер, мне цены не будет. Артисты считают, что им не нужен тренаж, дескать, было бы самочувствие внутри, «выйду сейчас и дам, ух дам», и дает – смотреть противно, поэтому диалог неживой, ни спросить по-настоящему, ни поставить проблему. К чему я все это говорю: надо всегда на сцене дело делать, заниматься делом, а не показухой. Вот вчера в 6-й картине спросил правильно.
