- Прости, - прикрыв глаза, сказала ей вслед, но кажется, не была услышана.
- Поднимайся, Люб. Пойдем в столовую и поговорим, - Мила помогла мне встать на ноги и повела на первый этаж.
Усадив меня за стол, она подошла к плите, взяла половник и щедро плеснула в тарелку золотистого супа. Достала две рюмки, разлила коньяк. Подумала немного и нарезала копченой колбасы с хлебом.
- Ты когда последний раз ела? – спросила она.
Я облокотилась на стол и положила голову на сложенные руки. Сил не было удерживать себя прямо.
- Не помню… может, неделю назад? – если не больше.
- Вот же дурища, - ахнула Мила, - Если ты здесь помрешь, я тебя самолично придушу. Поняла? Давай ешь.
Она поставила передо мной миску с куриным супом, всучила в руку ложку и грозно встала над душой. Я потихоньку начала есть, а удивленный желудок радостно принимал наваристый бульон. Сама не заметила, как опустошила тарелку и жадно уставилась на кастрюльку с супом.
- Еще? – с сомнением протянула она, - Главное, чтобы не поплохело за раз.
Мила налила еще добавки и с умилением наблюдала, как у меня трещало за ушами, пока я выгребала ложкой кусочки курицы.
- Тощая ты, как из Освенцима, - она жалостливым взглядом пробежалась по моим острым плечам, торчащим ребрам под тонкой майкой, - А теперь давай рюмашку коньячка хлопни.
Поставила передо мной рюмку с остропахнущей янтарной жидкостью. Молча взяла ее и опрокинула в себя. Коньяк неприятно обжег горло и раскаленной лавой устремился по пищеводу, даря моментальное тепло и легкую расслабленность.
- Ну, а теперь рассказывай, - Мила села напротив меня за стол, поставила между нами бутылку, колбасу и наполнила рюмки.
- Что рассказывать?
- А все, Люба. Все, что на душе, то и говори, - девушка опустошила свою рюмку, закусила колбасой и выжидательно посмотрела на меня.
Мне не хотелось ничего рассказывать, поэтому сначала молчала, закусив губу, но потом плотина прорвалась, и я заговорила. Изливала душу Миле, которая участливо смотрела на меня и поглаживала мою ладонь. Я рассказала ей все, начиная с детства, когда хотела стать актрисой, как уехала из деревни, а бабушка просила, чтобы осталась. О своем провальном поступлении и лжи, о том, как умерла бабуля, как вернулась в Москву и работала на рынке. Говоря о Владе, с трудом сдерживала слезы. Было больно и обидно. Злость поселилась в каждой клетке тела.
Очень трудно было рассказывать недавние события, которые произошли со мной, начиная с той злополучной новогодней ночи. Чем дольше я говорила, тем больше сама погружалась в те дни.
* * *
Той ночью в «Гранд Фердинанд» что-то во мне окончательно надломилось. Я ходила побитой собакой за Владом и отказывалась поднимать глаза на гостей. Так мне казалось, что моя скромная персона никого не заинтересует, и мучитель успокоится. Это было наивно, но я действительно в это верила. Частично даже рисовала в голове радужные картины, как Влад отпускает меня.
Суровая реальность обухом ударила по голове, когда к нам стали подходить странные личности мужского пола. Они перебрасывались незначительными фразами с Владом, а меня просто прожигали оценивающими взглядами. Разве что рот не заставляли открыть, чтобы пересчитать зубы.
Не помню, как долго это длилось и сколько было «интересовавшихся». В памяти засел лишь момент, когда Влад довольно оскалился и наклонился ко мне. Он начал тихо говорить на ухо, а у меня чуть не подкосились ноги. Последний из тех, кто околачивался рядом с нами, выкупил меня на два дня. Мужчина пожелал, чтобы я сразу уехала с ним с этого новогоднего вечера.
