Дома он проводил девушку в комнату и бросился на кухню делать кофе. Конфет не было, черт,только батон старый, в шкафчике Михаил нашел бутылку какого-то прибалтийского ликера, передаренного отцом, и налил в кофе на палец ликера. Через минуту Белка отхлебнула кофе.
– Да ты напоить меня хочешь, что ли, Мишка?
– Та не, просто… чтоб вкусней.
– Вкусно. А музыка у тебя есть?
– Есть, щас включу, – он запустил комп, плеер, и из его пяти колонок бухнул Крис де Бург – «Леди ин ред».
– А монитор у тебя классный.
– Суперский – все видно.
– А что ты хочешь увидеть?
– Нууу… вот зашел на твою страницу – чтоб глаза лучше рассмотреть можно было.
– Так ты мои глаза рассматривал?!
– А что, нельзя?
– Интересно просто. А еще что рассматривал?
– Нууу… но… ги.
– А сейчас внизу что рассматривал?
– Что видно стало, то и рассматривал.
– Рассмотрел?
– Рас… смотрел.
– И что?
– Ты… это… Белка. Ты не хочешь потанцевать? – выпалил он.
– С тобой что ли?
– Ну как хо…
– Да пошли уже.
Они топтались босиком на старом ковре, слегка обнявшись за плечи, изображая «медленный» танец. Михаил потихоньку прижимал девушку к себе, она чуть пружинила, сопротивлялась, потом поддавалась; ее упругие груди играли на клавишах его ребер, руки его дрожали, факел в паху полыхал; он опустил руки вниз по спине девушки и прижал ее юбку к своим джинсам. Уйдет, щас уйдет! Как пить дать уйдет!
– Мишка, да ты, может, чего-то хочешь?
– А ты не уйдешь?
– Чего это? Мы же только пришли.
– Правда?
– Ну говори.
– Я хочу… их… потрогать. Твои…
– Только потрогать?
– Нет. И… по… смотреть.
– И все?
– И… поцеловать.
– Так это уже три желания, Мишка. Давай одно что-нибудь придумай. Пока я добрая.
– Одно?! Как же это – одно? Стой! Придумал! Я хочу, чтобы ты лежала на диване, под пледом, без ничего, а я лежал рядом… вот.
– Вот ты хитрюга какой! Придумал! Скажешь тоже: без ничего!
– Ты не уйдешь… сейчас? Ты не обиделась?
– Что-то я устала… танцевать. Пойди на кухню, покури.
Михаил на кухне никак не мог попасть сигаретой в огонек зажигалки, потом попал и затянулся так, будто его подняли со дна моря и дали трубку с кислородом. Сердце бумкало бас-барабаном. Господи, неужели она… неужели это… будет. Ты все можешь, господи… ну прошу тебя… Он последний раз затянулся, загасил сигарету и почему-то на цыпочках пошел в комнату – дверь была закрыта. Он тихо открыл ее – шторы были задвинуты, темнота забралась в него первобытным страхом – страхом неизвестности.
– Белка?
– Ну где ты ходишь, иди уже сюда, – голос шел от дивана, он стал перед ним на колени и поелозил на ощупь руками – под пледом угадывалось тело девушки. Михаил задержал дыхание и просунул руки под плед – пальцы его коснулись мягкой шелковой кожи; он провел ладонью вверх и вниз – одежды не было никакой. Он осторожно откинул край пледа, нашел губами грудь и впился в левый сосок – это был сейчас для него источник жизни, последняя надежда для умирающего, родник для паломника в пустыне; он пил из него, трогал рукой правую грудь, потом оторвался, выдохнул, поднял голову выше и приник к губам девушки. Она обняла его руками за шею, провела ладонями по плечам.
– Мишка! Ты так и будешь передо мной на коленях стоять? Одетый?!
Потом они долго еще лежали в темноте, стена рухнула, они узнавали друг друга руками и губами, насыщали свой голод и голоднели опять, набрасывались друг на друга, соединялись и расходились, говорили разные глупости и молчали, кожа их покрывалась потом и высыхала, пока часа через два они не выдохлись совсем, распластались на спинах, и Михаил услышал:
