Я плыл и думал о чуде. О чуде бытия, если хотите. Какое это чудо, что я есть здесь и сейчас. Кто-то придумал этот город, и эту реку, и меня в ней. Кто-то придумал автостраду и проносящиеся по ней машины, огоньки вдоль автострады, подсвечивающие ночную жизнь, светофоры, подсказывающие, как именно нужно ехать, и меня среди всего этого, которому никто не подсвечивал и не подсказывал. Или мне так казалось, что никто не подсказывал, а на самом деле подсказывал, но как-то очень незаметно. Меня поражала мысль, что в этом городе миллионы человек, на этой планете миллиарды человек, что все мы куда-то несемся по просторам галактик, и среди всего этого великолепия – маленький я. И пусть я придуман кем-то, но ведь кто-то или что-то в моей черепной коробке прямо сейчас думает обо всем этом. И таких черепных коробок миллиарды, и каждая о чем-то думает. А если я придуман, то зачем? Просто передать свою жизнь дальше или придумать что-то для себя или для других? Может быть, придуман для того, чтобы кто-то однажды ночью плыл по реке, смотрел на мое творение и думал: «А ведь это кто-то придумал»? А если я сделаю что-то такое, то сколько меня будут помнить? Десять лет? А может, сразу забудут? А может, моим именем назовут улицу, и кто-нибудь пойдет по этой улице и скажет: «Да что за дурацкое название у улицы? Не могли назвать Цветочной?» Или я буду тем человеком, который изменит мир, не сделаю ничего значимого, но окажусь с винтовкой в нужное время в нужном месте и свергну тирана. Тогда улицу, конечно, не назовут, но запомнят, как Ли Харви Освальда.
На этой мысли у меня от холода прошла судорога и начало сводить ногу от холода. Пора было вылезать на берег. В десяти метрах от того места, где я оставил свою одежду, горел костер. Хоть я и вышел неглиже, это меня ничуть не смутило. Спасибо хоть, что моей одеждой костер не растопили. Я накинул джинсы и свитер и пошел погреться к костру. И вот сюрприз, у костра сидела она, девушка, которую я отчаялся найти где-либо, кроме как в своих снах.
Она была все так же с распущенными волосами, на ногах ее были берцы поверх джинсов, а из-под косухи торчал настоящий безразмерный свитер. Когда я понял, что это она, я застыл. Она, между прочим, не обращала на меня никакого внимания, а смотрела куда-то прямо сквозь костер. Когда мое оцепенение спало, я пришел в себя, я двинулся с удвоенной скоростью и радостно сказал:
– Разрешите приземлиться?
Она дернулась от испуга и внимательно посмотрела в мою сторону. Напряглась, как-то странно дернула плечами и всмотрелась еще внимательнее.
В одной руке у нее был маленький кусок недоеденной куриной ноги, а в другой руке она держала открытый пакет вина. От этого ее движения выглядели еще более нелепыми. Я сразу не заметил трапезу, и теперь мне было очень неловко, что я нарушил такой важный ритуал поглощения пищи.
– Ну садись, – наконец разглядев меня, сказала она.
Она еще какое-то время в раздумьях жевала курицу, запивая вином, и смотрела в костер. Костер, кстати, совершенно не грел. А я смотрел на нее и пытался понять, как за год ее образ трансформировался в моем воображении в сверхженщину. Теперь я видел, что так-то с виду она была самым обычным человеком, насколько это вообще может быть обычно для человека – сидеть вечером у костра на берегу реки и обгладывать поджаренную на нем птицу.
Наконец она прекратила жевать мясо, выбросила кости, вытерла рот тыльной стороной руки, а руки о джинсы, посмотрела в мою сторону и сказала:
