Секунды до грозы. Книга 1 - страница 34

Вдруг доктор замер, глаза его забегали по грудной клетке пациента, и я поняла – что-то не так.

Неожиданно Леклер вскочил, словно его ударило молнией, выбежал из ампутационной и с яростным криком велел всем вернуться в палату. Он заявил, что операция ещё не завершена.

Время замерло, и, медленно осознавая происходящее, я поняла, почему доктор так спешно велел всем вернуться. В этой панике мне хватило всего мгновения, чтобы взглянуть на грудь умершего.

Сердце. Оно бьётся.

Подоспевший маг воды отодвинул меня в сторону и вновь принялся за работу. Перед глазами мелькали длинные свободные рукава его платья, украшенного серебристыми нитями, и гипнотизирующие движения рук.

– Это чудо! – донеслись до ушей слова доктора.

– Это благословение! – воскликнул оракул, обращая свой взгляд к небесам.

Но я знала.

Точно знала.

Это была я…

Доктор догнал меня у выхода из госпиталя, и внутренним чутьём я сразу поняла – лёгкого разговора не будет. Леклер осторожно положил ладонь мне на плечо – с той самой деликатностью, после которой обычно следуют либо приговор, либо душещипательная речь.

– Сегодня ты проявила себя достойно, дитя моё. Жизнь пациента спасена, и это – твоя заслуга.

Моя, не моя. Ваша, не ваша. У этой заслуги, честно говоря, вообще, похоже, нет хозяина. Мне казалось, что я в какой-то момент, стоя за ампутационным столом, выпала из реальности, и дальше мной управляли… ну, допустим, мыши. Или белки. Или, что более вероятно, какие-нибудь очень уверенные в себе духи.

Операция выжала из меня всё – и душу, и последние остатки здравого смысла. Сейчас я хотела только одного: уйти. Куда угодно. Хоть в погреб к залежам рыбы. Пусть даже к вяленой. Но интонация доктора была из тех, что работают как ведро ледяной воды за шиворот: сразу взбодрилась, напряглась и начала мысленно перебирать весь список грехов – от неправильно поданного инструмента до случайно криво зашитой ране.

И только одну догадку я упрямо обходила стороной. Ту самую. Дело не в косяке, не в подвиге, а в том, что изменило всё. Именно о ней Леклер, скорее всего, собирался заговорить. И именно об этом я меньше всего хотела слушать.

– Знаешь, – лекарь понизил голос, глядя на меня так, будто собирался выдать не наставление, а государственную тайну, – в жизни бывают вещи, о которых лучше помалкивать. Особенно если не хочешь внезапно стать центром всеобщего внимания… в плохом смысле.

Он на секунду умолк, оглянулся через плечо, как будто стены госпиталя умели подслушивать, и продолжил, всё так же спокойно, но уже с той тяжестью в голосе, от которой мурашки на спине танцуют ритуальный танец.

– Притворись глупенькой девицей, что только бинты подавала. И никому, слышишь, никому – ни слова. Даже самым близким на кухне. Особенно самым близким на кухне.

Леклер отступил на шаг, потянул воздух носом, как будто проверяя ночь на свежесть. Он был тягучий, с привкусом сырости и еле уловимыми запахами трав – наверняка с площади Зельеваров тянуло. А потом лекарь добавил уже тоном строгой бабки-знахарки:

– И топай домой. Без обходных путей. Прямо. Быстро. Если повезёт – к утру забудешь всё это, как страшный сон. А если не забудешь – делай вид, что забыла. Поняла?

– Поняла, – пробормотала я, не то отвечая ему, не то себе, и прикусила язык.

Вообще ничего не поняла.

Прямо вот ни-че-го. Если это было предупреждение, то очень тёмное. В углу. Без свечки. С крысами.