Селфхарм - страница 12

Теперь танец Барбары всё меньше напоминает безумие и всё больше – какое-то дикое соблазнение. Её таз ходит туда-сюда, имитируя совокупление, Аня не может на неё не смотреть. И Ане хочется плакать.

Сейчас она так чётко чувствует: что-то когда-то у неё отняли. Что-то ценное, важное, какую-то её силу. Это не мир сумасшедший и озабоченный со своим сексом, это в Ане что-то не так, что-то ампутировано, что-то где-то заткнуто.

закупорено

После перформанса Аня бежит в туалет. Внутри всё трясётся, но что это, почему, почему тело ведёт себя так – Аня не понимает. Кое-как приходит в себя, но всё равно – расхлябанная, красная, видно, что ревела.

По коридору приближается долговязая фигура Давида, за ним – Михалина, раскачивающая бёдрами в такт шагам на шпильках. Их только и не хватало.

Аня собирается на остановку, она же так хотела, так мечтала домой, спать! Давид опять в чёрном, глаза немного подведены, похож на вокалиста готик-рок-группы, ему удивительно идёт. Так странно – она и правда с ним работает, вот так запросто общается? Такие неформальные секси-мальчики всегда были где-то далеко от неё, она наблюдала за ними с безопасного расстояния. А тут – вот он, смотрит на неё по-настоящему, уговаривает не ехать ни в какое домой, а идти вместе на «Огонь», потом – на открытие выставки литовской художницы, которая в прошлом году делала инсталляцию с человеческими органами, помнишь? А потом и на кинопоказ про искусство Дэвида Линча, почему нет? Зачем вообще работать на арт-фестивале, если никуда не ходить?

Аня не находит, что возразить, Аня подчиняется.

Они идут по сумеречному городу, тьма просачивается внутрь, вот уже всё слилось, вот уже ничего не страшно.

Давид говорит о перформансе:

– Барбара всё же гениальная. Достала из меня и отвращение, и возбуждение, что-то такое живое, трепещущее… Но одновременно я просто видел красивую обнажённую женщину, и я не мог не думать о том, как просто трахал бы её до потери сознания, – Давид смотрит Ане в глаза, она отводит взгляд.

– А ты у нас такой герой-любовник, что ли? – с издёвкой произносит Михалина.

– А тебе, Аня, как перформанс? – Давид игнорирует Михалину, смотрит только на Аню.

– Хорошо. Круто. Крутой перформанс.

– Почему ты плакала?

– Не плакала.

– Видно же.

Аня как будто голая, пытается запахнуться, а Давид не даёт, выхватывает из рук любую одежду, сканирует её этим своим взглядом, считывая мысли.

– Отстань, Давид, а.

Ускоряет шаг, остаётся одна. В этом городе, в этой тьме.

Так что же с сексом?

Вопрос бьётся в висках, в мозгу, за глазами. Не надо было столько спать, встала бы в восемь, когда проснулась первый раз, и голова не была бы как тухлая свёкла. Но ведь это первый день за столько месяцев, когда ей надо в офис только к обеду, когда не надо на таможню.

И она соблазнилась призывам коварных сирен, зазывающих дальше в сон, провалилась, уплыла, а там – непонятные девушки, почти все голые, рассказывают, как и с кем они спят. Огромный дом с окнами в пол и повсюду камеры. То ли реалити-шоу, то ли экспериментальный фильм.

Название проекта Аня помнит: «Женщина и тело». Кажется, всё-таки фильм. О том, как современные молодые женщины ощущают и проживают свою сексуальность.

Похоже на какой-то университетский проект.

И такие раскрепощённые там все.

Такие свободные со своими сосками разных форм и цветов, бритыми или заросшими лобками, ягодицами, то впавшими, то разрастающимися… И до какого-то момента Аня очень даже вписывалась, тоже ходила голая и поддерживала светские беседы про кино и искусство, но вот микрофон утыкается ей в лицо, всё внимание ведущей обращено к ней, и Аня что-то мямлит, мямлит, а ничего связного выдать не может. Девушки переглядываются, ведущая улыбается всё менее искренне, а её небольшие груди становятся острее и злее.