было лето и было душно
на Ане болталась майка на бретельках
тело Алины Викентьевны облегало что-то тонкое, кружевное, прозрачное
коричневыми были соски Алины Викентьевны
упругими спереди и мягкими сзади выглядели бёдра Алины Викентьевны
неглубокие полосочки шли по шее и декольте Алины Викентьевны
шоколадом, миндалём и апельсином пахло от Алины Викентьевны
Как давно Аня не вспоминала Алину Викентьевну. Совсем забыла, что такое вообще было.
До сих пор что-то оживает, шевелится внутри от этих воспоминаний.
Но стоп, а что было потом, после Бреста?
В девятом классе один из первых уроков был посвящён женщинам-художницам. Алина Викентьевна принесла свои книги с репродукциями, она рассказывала, что художниц было меньше, чем художников не потому, что мужчины талантливы, а женщины – нет, но из-за того, что долгое время у женщин просто не было доступа к образованию, возможности практиковаться, рисуя обнажённую натуру, из-за стереотипов о том, что такое вообще «настоящая женщина» и какой ей нужно быть.
(Потом, уже в университете, Аня поняла, что Алина Викентьевна пересказывала девятиклассникам обычной минской школы ключевую работу феминистской арт-критики «Почему не было великих художниц» Линды Нохлин.)
Одноклассники шумели и отвлекались, Аня, застывшая, внимала каждому слову, скользя взглядом по брюкам и пиджаку Алины Викентьевны. Женщина в брючном костюме и женщина в неглиже – подумать только, два разных человека.
– Анна? Горелочкина? Что думаешь?
Алина Викентьевна повторила: открываем книгу про Фриду Кало на сорок четвёртой странице, что там видим, Аня?
– Д-две женщины… голые…
– Картина тридцать девятого года «Две обнажённые в лесу». Зачем, по-твоему, Кало писала обнажённых женщин? Казалось бы, с мужчинами-художниками всё понятно, да? Любование женским телом, превращение его в предмет, объект желания. А что с женщинами, Аня? Какие чувства у тебя вызывает обнажённая женская натура?
Класс затих и повернулся к Ане. Алина Викентьевна, казалось, была серьёзной, но Аня видела, что сквозь маску строгой учительницы проглядывает личина озорная и… дразнящая?
Аня прочистила горло.
– У меня? Обнажённая?
– На картине Фриды Кало, Аня. Ясно. Пока Анна просыпается, что нам скажет Вика?
И всё – для Алины Викентьевны Аня исчезла.
Провал, крах. Но ближе к концу урока Алина Викентьевна снова вызвала Аню, попросила напомнить имя американской художницы двадцатых годов, прославившейся картинами с огромными цветами. Это было легко, про Джорджию О’Киф Аня читала совсем недавно. Алина Викентьевна удовлетворённо кивнула.
В том году Алина Викентьевна продолжала вызывать Аню чуть ли не каждый урок. Спрашивала то, чего не было ни в учебниках, ни в её лекциях. Она не спешила соглашаться с тем, что говорит Аня, задавала всё больше вопросов, иногда даже высмеивала предположения и мысли Ани, но потом сразу, на этом же уроке, снова вызывала её и подчёркивала, как оригинально и свободно для девятиклассницы мыслит Анна Горелочкина.
Мировая художественная культура стояла в расписании каждый четверг третьим уроком, и каждое утро четверга Аня просыпалась с учащённым сердцебиением. Счастливая, что будет видеть и слушать Алину Викентьевну; испуганная, что та снова будет её вызывать и, возможно, высмеивать и критиковать; полная надежд, что так и будет; и в ужасе от мысли, что Алина Викентьевна может прекратить это, перестать её выделять, вызывать, спрашивать.
