она меня не помнит
Аня запинается, в голове пролетает мысль, что раз так, то и не надо, раз так, то и не достойна она этого. Но она выпаливает:
– Да! Помните, вы же мне сами потом звонили, спрашивали, хочу ли я тут работать? Таможню предлагали.
Ох, Аня, да разве всех желающих упомнишь? Сколько вчерашних студенток пишут, как мечтают сюда попасть! Думала, ты особенная какая-то?
– Возможно. У тебя ещё специальность была какая-то… про театр?
– Да, я магистерскую защитила про постдраматический театр. Анализировала спектакли Тадеуша Кантора и Кшиштофа Варликовского.
Глаза Джульетты загораются. Ясно. Особенная.
– Аня, я подумаю. Я Михалину собиралась звать, у неё и образование экономическое, как у меня, значит, умеет мыслить системно. Вроде бы девочка толковая, да?
– Ну да, она же Люде помогала.
– Ну, мне иногда казалось, что она больше самой Люды работает. Но раз и ты хочешь… Я подумаю, Аня, – Джульетта ритмично постукивает ногтями по столу. Отворачивается к окну.
Часы на запястье Ани отсчитывают секунды.
– Ну хорошо, Анна, если берём на «Слёзы», то таможню «Искусства» потянешь? У нас тут все совмещают, иначе по зарплате совсем ерунда получается.
– Да. Я потяну.
Уверена? Говоришь уверенно. Ну хорошо. Ну посмотрим.
– Договорились, Анна Горелочкина. В понедельник с юристом обсудим договор.
На следующий день Михалина входит с тортом в руках. С порога распространяет цветочный аромат и взбудораженное настроение.
– О, Аня, ты ещё по таможне не всё закончила?
– Ну почти, ещё кое-какие документы остались.
– Молодец, – снисходительно улыбается Михалина. Её губы накрашены тёмно-бордовой помадой по всем законам: обведены чуть более светлым контуром, прокрашены по уголкам, излишки аккуратно удалены.
– Михалина, заходи, – Джульетта указывает на кабинет Венеры и Дубовского, – пока никого нет, поговорим. Торт принесла? Ну, поставь тут, – Джульетта бегло смотрит на Аню, проходит с Михалиной в кабинет. Закрывает дверь.
Аня уходит курить. Возвращается – дверь всё ещё закрыта. Пытается работать – не может. Михалина её возненавидит?
Через минут двадцать Михалина выходит. Поникшая, сутулая. Ноги притянулись к земле и с трудом от неё отрываются.
Не глядя в сторону Ани и не прощаясь, она уходит.
Красная лампочка кофемашины продолжает мигать. Воды достаточно, зёрен тоже, декальцинацию Боря должен был провести на выходных. Забыл? Забил? Зараза.
Муж второй день в командировке, сын в спортивном лагере. Обычно Джульетта любит, когда дома никого нет, но сегодня тиканье часов, шум машин под окнами и гул от компьютера вопят о том, какая она, Джульетта, одинокая. Никому нахрен не нужная.
Джульетта связывает пышные волосы в объёмный пучок на затылке, подводит глаза чёрным карандашом, выбирает самый зелёный шарф из всех, что валяются в шкафу. Пусть будут кожаные зелёные босоножки на каблуке, пусть будет белая рубашка – рукав три четверти – и потёртые джинсы!
Спускается в кофейню на углу. За прилавком – крохотная девочка, Джульетта видит её впервые.
– Ваш капучино, – испуганно улыбается девочка, протягивая бумажный стакан.
Наконец-то, теперь день пойдёт на улучшение. Подносит стакан к губам и приоткрывает рот, вся в предвкушении. Блядь! Больно! Дурочка приготовила невыносимо горячий кофе. И залила туда настолько же горячее молоко.
