Ты враг себе
Ты свет во мне
Ты демон лучезарный
Денница
Ты чигирь-звезда
Последняя зарница
Мне это снится
Только снится
Весну с суккубом проводила
И всё внутри опустошила
Все помню в ужасе курила
За каждым словом страшный взгляд
Всё небом, небом восхищалось
Загадочное существо
Со мной перемешалось
Всё в небо хочет впиться
И наши дни подряд
Горят
В ответ зрачки, зрачки горят
И хочется перекреститься
Сигаретой
И возвращаюсь в дом
Раздетый
Потом, ну, а потом
Мне за руку суккуба подержать
И потянуть, тянуть, тянуть
Кричать, бежать,
Окно устало распахнуть
Вдохнуть
Его ужасное и хищное томленье
Скользит и разбивается как ртуть
В моем нутре
Ты демон лучезарный
Денница
Ты чигирь-звезда
Последняя зарница
Мне это снится
Снится навсегда
Холодный дух луны
Любимая моя
Что-то подсказывало Лимуру Аркадьевичу, что «Метеор-18» всё-таки оправдает себя. Ведь не может укрыться город, стоящий на вершине горы, и разве всё тайное в конечном счёте не станет явным? И когда-нибудь народная молва будет возводить на Олимпы не только юродивых дворников, но и действительно наделавших кучу добра бескорыстных сибирских учёных.
Седьмая за честныя приумножения
История с чудесным спасением благодаря днищу началась в этой семье задолго до экспериментов дяди Мура. Литератор Чехов был знаком по дворянскому собранию с муриным прадедом Сергеем Ивановичем. Этот предок его служил мировым судьей и был человеком незаурядным, если не сказать одиозным. Из собрания деда Серёжу выгнали и сослали с семьей в Сибирь за дурашливое предложение ввести в Российской Империи общие брачные законы для русских и мусульман.
В 1938 году он копил цианистый калий, покупая ежемесячно по небольшой доле грамма у знакомого аптекаря. Когда однажды ночью за ним пришли вежливые люди, дедушка сел, надел пенсне, высыпал порошок из бумажки себе в рот и запил стаканом воды из графина. Ветхого старика с окладистой бородой поволокли в подвалы НКВД на площади Революции с далеко идущими планами, но вот незадача – его поминутно рвало, и вышибало днище. После трёх дней дурно пахнущих допросов измотанный следователь сказал, чтобы тот убирался к чёртовой матери хоть в Париж. До конца дней своих поминал Сергей Иванович хитрюгу-аптекаря. Чехов выписал этого предка в качестве рассказчика в «Человеке в футляре».
Было тепло. Шёл крупный снег. Транспорт ещё не ходил, и Иван шёл пешком, никуда не спеша. Через полчаса он остановился у трамвайного парка, бессмысленно глядя на пятиэтажку.
– Ух! – грозил он толстухе кондукторше, курившей у пропускной. – Разуверовала в церковие посмертное?
– Я противобесконечна, – сплёвывал себе под ноги светоотражающий жилет. – Недолго быть нам нигде, никак и ровно через мгновение после конца света. Я больше верую в эфирность масел, чем всех этих душ.
– Бесы! – заорал старик, будто бы про весы и топнул на кондукторшу валенком.
– Ты мне тут не топай! – подбоченилась трудовая женщина. – Попам я никогда не доверяла. Единственное, чего боюсь, так это стать с тобой и ещё сотней дураков одним многоочитым животным в веке будущем.
– Как же ж без наказаний, да по таки речи жить? – ужасался Иван. – В семь час суббот ходи на Враженский. Чудеса Илья явить будет и бесов погонять.
Дело в том, что дворник установил опытным путем, что каждую субботу ровно в семь земля у монастыря начинает слегка гудеть, и у каждого возникает неудержимое желание завернуть к обители. Про «Метеор-18» Иван толком ничего не знал, а эффект приписывал молитве к сорока мученикам и чудотворил по совести. Субботними вечерами на Враженском бесы так и рвались из грешников кратчайшими путями. Бывало, Иван и сам очищался, а потому три дня до субботы строго говел, ходил на исповедь и делал по три глотка крещенской воды, желтевшей у него на подоконнике.
