И лишь опустившись на пол его кабинета, посмотрев по сторонам и отдышавшись, ужасаюсь самой себе. Что на меня нашло? Какой-то порыв просто толкнул сюда. И он же, видимо, не даёт прийти в себя даже при осознании абсурдности своих действий. Потому что как ещё объяснить, что я не только не быстренько лезу обратно, но и подхожу к его столу, на котором лежит какая-то папка? И, конечно, открываю её.
— Какого… — в изумлении шепчу, не в силах оставить негодование лишь в мыслях.
Это ведь папка обо мне. Чуть ли не все сведения, начиная с благополучия моей семьи, заканчивая моими жизненными перипетиями. Успеваемостью в школе, поступлением в универ, подработками, связями с кем-либо… И про Свету там есть. И про парня того, про которого Мирон спрашивал, делая вид, что ничего не знает.
Но это ещё ладно. Гораздо более оглушительным ударом становятся помещённые в папку физиономии ублюдков, похитивших меня и Свету. Я пошатываюсь на нетвёрдо стоящих ногах, когда вижу фотографии её, сидящей в каком-то чулане в наручниках и в кляпе. Нет сомнений, что это свежие снимки. Она в том же платье, только куда более грязная и растрёпанная. На теле видны царапины.
Ко всему этому приложены досье на подонков, раскрывающие их самые разные махинации и грязные делишки. В основном, подворовывали то там, то тут, разные аферы проворачивали. «Живого товара», как и говорили в машине, раньше у них не было. Но в том, что я такой являюсь, в папке красноречиво указано. Не понять невозможно просто. Так же, как и остаться равнодушным, глядя на фото Светы.
Машинально обнимаю себя руками, но защитить от пронизывающего холода не получается. Каким мудаком надо быть, чтобы обладая властью и огромными деньгами, продолжать пользоваться попавшей в беду девушкой? Узнав правду, получать себе удовольствие дальше, типа всё в порядке? Мирон ведь обладает полномочиями, чтобы добраться до ублюдков, вернуть себе деньги, освободить Свету и обеспечить безопасность ей, мне и родителям. Но вместо этого он пользуется ситуацией и моим телом, как хочет. И прекрасно знает, что помешать ему никто и ничто не в состоянии. Кажется, его вообще мало что волнует, кроме собственной похоти и её удовлетворения.
Ярость переполняет меня настолько, что застилает глаза. С грохотом опускаю папку на стол, впиваясь ногтями в собственные ладони. Стою так в оцепенении, громко дыша, почти задыхаясь.
Вот она, реальность. Жестокая и страшная. А я ещё вчера млела в объятиях этого мужчины, хотела узнать его лучше. И вот, узнала. Эгоист, привыкший получать всё, что хочет.
И я ведь даже скандал устроить ему не могу. Мирон запросто отправит меня назад, и тогда Свету убьют. Умолять? Будто в этом есть смысл. Судя по кровожадной расправе над убийцами его родителей, Мирон не склонен к сантиментам. Особенно, когда кто-то стоит на его пути. Да, он может быть ласковым и нежным любовником, но лишь потому, что самому так хочется. И в постели я ему нужна — остро чувствую это в каждом взгляде, прикосновении, поцелуе. Отпускать меня никто не собирается, поэтому своим недовольством или мольбами я ничего не добьюсь. По крайней мере, ничего хорошего.
Не сразу вспоминаю, что Мирон два дня назад и имени моего не знал, спрашивал. В подсознании бьётся мысль, что он мог лишь недавно откопать всю эту информацию. Сегодня, например — и как раз потому, что ему не всё равно.
