Слушатели оживились, а в глазах Надир-хана мелькнуло острое любопытство.
– Известно, – продолжил я, – что Киру охотно подчинялись народы, жившие от него в отдалении, измеряемом многими днями пути, другие – даже месяцами, третьи вообще не видели его в глаза, а четвертые прекрасно понимали, что им никогда не представится возможность его увидеть. И все же они охотно повиновались ему.
До самого августа 1735 года, когда Надир-хан, вернув армянские земли и захватив Карс, поворотил в сторону Гюрджистана, я продолжал рассказывать правителю и ближайшему его окружению о подвигах древнего царя, которого, без сомнения, можно было признать за идеального властителя. Пусть даже на самом деле Кир не в полной мере соответствовал иконописному образу, созданному Ксенофонтом, однако, с моей точки зрения, в тот момент не было другой возможности заложить основы братства между людьми, как только с помощью и под опекой разумного властителя. Этой политической идеей Надир-хан и поделился со мной после того, как персидское войско вступило в пределы Грузии. Регент собирался осуществить её уже в ближайшем будущем. Это была захватывающая воображения идея примирить наконец враждующих уже около тысячи лет суннитов и шиитов.
Когда правитель перешел к заветной теме – мы с ним в ту пору были в шатре одни – глаза у него разгорелись, как у мальчишки.
– На чем можно построить крепкое государство как не на едином понимании вечности, справедливости и всемогущества Аллаха! – воскликнул он. – И непременно, чтобы священники подчинялись воле государя! Я ни в коем случае не намерен влезать в богословские вопросы, но ведь каждая мечеть владеет собственностью и все они, в зеленых чалмах, живут на доходы, которые только по центральным областям страны доходят до семи миллионов туманов в год. Я спросил главного муллу, на что идут такие огромные деньги. Он ответил – на содержание школ, ремонт и строительство храмовых сооружений, на воздаяние священнослужителям, чтобы те молились о процветании родной страны.
Как же так, удивился я, когда муллы молились, пока пользовались денежным воздаянием, Персия лежала в развалинах. Каждый, у кого в руках была сабля, бесчинствовал в ней, как хотел. Выходит, вы плохо молились! Выходит, надо отдать эти деньги моим сарбазам, только с их помощью мы сможем оберечь страну?
Он махнул рукой и далее продолжил с горечью.
– До тех пор, пока существует вражда между суннитами и шиитами, последние никогда не смогут благоденствовать. Совершая хадж, на пути в Мекку они подвергаются всяким поруганиям и часто возвращаются назад, так и не достигнув цели. Я хочу испросить у турецкого султана, предстоятеля черного камня в Мекке, чтобы он позволил иметь в святом городе у гроба пророка ещё и пятый придел в честь воссоединения суннитов и шиитов.
– Вы полагаете, что султан в Стамбуле согласится на ваше предложение? – спросил я.
– Еще одна такая война, и у турков не будет выбора, – пожал плечами Надир-хан. – Я понимаю, что это всего лишь внешние условия задуманной реформы. Куда труднее сдвинуть вековой груз в душах верующих, этого мечом не добьешься. Что ты можешь сказать по этому поводу, Талани?
– Прежде всего, по здравому размышлению, надо признать, что это дело неспешное и менее всего подвластное приказу, окрику или какому-то иному принуждению. Это очень дорогое удовольствие. Всех богатств Персии не хватит, чтобы втолковать эту истину и закрепить в сознании людей мысль о братстве всех поклоняющихся Мухаммеду. Далее, как я разумею, необходимо соблюдать очередность. Каждый следующий шаг должен вытекать из предыдущего и определяться необходимостью, а не очередной прихотью повелителя. Важно постоянно держать реформу под контролем, для этого вся полнота власти должна быть сосредоточена в одних руках…
