– Еще ничего не решено, Марикиньяс, и ты это знаешь. Причина в другом.
– В чем же?
– Позже… Я расскажу тебе позже…
В разговор брата и сестры вмешался третий голос.
– Можешь сказать и сейчас, братец, – я уже ухожу. Мне ни к чему знать ваши секреты, – сказала девушка, которая только вошла в гостиную и услышала последние слова беседы.
– Подойди ко мне, Никота, и я расскажу тебе на ушко свой секрет! – ответил Сейшас, смеясь над недовольством второй сестры.
– Думаю, я этого недостойна. Оставь все свои тайны для Марикиньяс! – ответила издалека Никота.
– Почему ты сердишься, Никота? Что плохого в том, что я говорила с Фернандинью? Разве это преступление? В чем я провинилась?
– Я сержусь совсем не поэтому, – ответила Никота со слезами на глазах. – Просто ты обманула меня! Ты сказала, что идешь гладить свое платье, а сама пошла к брату, чтобы первой принести ему кофе, как только он проснется.
– Что ж, я и правда шла гладить, но услышала, как брат открывает дверь… А что тебя задержало?
– Мне нужно было доделать платье для той дамы, которое, как ты знаешь, я непременно должна закончить сегодня. Я просила матушку позвать меня, как только Фернандинью проснется, но она, не услышав насвистывания, с которым он обычно встает с постели, подумала, что он еще спит, утомившись после вчерашнего бала.
Сейшас слушал ее с улыбкой, насмешливой, но вместе с тем полной нежности и некоторой гордости, вызванной тем, что сестры любят его настолько сильно, что соперничают между собой за право первой зайти к нему утром.
– И все же скажи мне, Никота, в чем я провинился, разговаривая с Марикиньяс?
– Тебя я ни в чем не виню, братец. Разве человек виноват, что кто-то ему нравится больше, а кто-то – меньше?
– Ревнивица! – воскликнул Сейшас.
Юноша встал и, выйдя на середину комнаты, приблизился к раздосадованной Никоте, которая стояла, опираясь на спинку стула.
– На меня бесполезно сердиться, я не допущу никакой размолвки между нами. Чем сильнее ты хмуришься и морщишь лоб, тем больше раз я буду целовать тебя, чтобы разгладить эти морщинки, которые тебе совсем не к лицу.
– Ей только этого и надо! – сказала Марикиньяс – теперь ревновала она.
– Что же, давайте разберемся, чем я тебе обидел, – сказал Сейшас, усаживая Никоту на диван рядом с собой. – В чем, по-твоему, я отдал предпочтение Марикиньяс, а не тебе? Разве не разделил я свое сердце поровну между вами?
– Тебе так нравится разговаривать с Марикиньяс, что сегодня ты все утро секретничал с ней.
– Причина твоей обиды в этом? Тогда я попрошу Марикиньяс выйти и столько же, сколько говорил с ней, буду беседовать наедине с тобой. Достаточно ли этого, чтобы ты на меня не обижалась?
На лице Никоты, все еще сердившейся, появилась улыбка, подобная лучу солнца, пробивающемуся сквозь тучи.
– А кофе?
– Ах! И как только мы забыли о кофе? Придется тебе, моя хорошая, принести мне еще одну чашечку, которую я с удовольствием выпью. И еще одну сигару – я выкурю ее до половины, так же как эту. Кажется, это все. Или мы еще что-то упустили?
Веселость и нежность Сейшаса не только рассеяли обиду Никоты, но и примирили двух сестер, которые были очень дружны и ссорились, только когда ревновали обожаемого брата одна к другой.
