– Дырман, иди сюда, – потянул его за рукав невысокий еврейчик, из гражданских. Он все время около Миколая вертелся. – Слушай, что я тебе скажу: у тебя есть хлеб, а я имею сигареты. Давай обмен делать.
– Согласен.
Обменялись. У того слезы на глазах. Хлеб к груди и бегом туда, к проволоке. Миколай смотрит ему вслед, может, сядет, отломит себе кусок. Нет, бегом, без оглядки. Да-а-а!
Сам закурил. Только затянулся, а с него уже соседи глаз не сводят, каждый хоть на затяжку, но надеется.
– Кури, хлопцы.
– Ох, мамо, мамо…
По две затяжки на брата – и сразу легче.
Так и пошло: Миколай еврею хлеб, тот ему сигареты.
– Только вот где он их достает? – удивлялись пленные. – За проволоку не выпускают. Не иначе где-то на фабрике.
Миколай к нему с вопросом:
– Хаим, скажи где?
– Как скажу, так без хлеба останусь.
– Да нет…
Не согласился. Хаиму он со станции хлеб приносил исправно. Сдружились.
Через неделю тот подошел к Миколаю:
– Завтра нас поведут отсюда. Куда, не знаю. Идем, покажу тебе, где есть курево.
В подвале оказалась заваленная, загаженная какими-то отходами комнатка. За ней другая. Не знай – не найдешь, не заметишь. Там и были папиросы, сигареты. Много папирос и сигарет. Вроссыпь.
– Вот Хаим, надо же так их унюхать, – восхитился евреем Миколай, – дай я тебя обниму.
Сам со своим высоченным ростом еле пролез туда, набрал полную противогазную сумку. Все, теперь не пропадем: курево есть, хлеб тоже. А что еще здесь надо, чтобы выжить.
Утром всех евреев выстроили на фабричном плацу. Окружили солдатами с собаками. Повели. Крик. Плач.
Больше месяца держали пленных солдат на фабрике. Без лекарств много раненых умерло. Вошь пошла. Хорошо, холода не наступали, а так одной машины, что вывозила мертвых, не хватило бы.
В конце октября приехали советские офицеры. Пошел среди пленных слух: у кого из западников-белорусов богатая родня, а у нее – золото, тех обменяют на поляков, что оказались в плену у Советов. И раненых будут обменивать, но только тех, у кого земли много.
Первым из пленных, что находились в главной пристройке, вызвали Колба. Ожидали его недолго. Не пришел, прибежал. От радости и слова толком сказать не может.
– Записали… записали, значит. Сказал, что земли у родни 20 гектаров и что деньги есть.
– Так у тебя нет ее столько.
– Была не была, может, поверят.
Оживились, зашевелились. Надежда появилась. Вызвали и Николая Шельму. Раненый он был. Ослаб сильно, но жилистый хлопец. Записали и его. Те, кто похитрее, поняли, что надо и соврать, пока там разберутся. Главное, чтобы записали.
Два списка вели. Один немцы себе составляли, другой – советские офицеры.
Вызвали и Миколая.
– Вы, хлопцы, как хотите, а я обманывать не стану. Нет у батьки ни земли, ни золота.
Накинулись на него сотоварищи:
– Главное – домой вырваться!
– А если проверят?
– Пока никого не проверяли.
– Так ведь и никого не отпустили.
Зашел Миколай в комнату. За столом сидят немец и два советских офицера. Ладные такие, курят, пьют что-то. По-немецки хорошо говорят. Переговорят с немцем и смеются вместе. Записывали все. Спрашивали, имеет ли семья возможность выкупить его.
– Нет, не имеет.
– Бедняк?
– Так.
– Вы свободны, – и указали на дверь.
– Паночки, а может, как-нибудь? – начал просить Миколай.
– Нет, идите!
Не один он такой упрашивал. Некоторые чуть сапоги им не целовали. Так умоляли. Куда там, из всего списка выписали тех, кто побогаче был. Начали справки наводить. Раненых, правда, быстро отправили. Остальных же пока не проверили – никуда.
