– А это могила Корбана. Он жил по соседству с нами. Всю жизнь он почему-то тяте завидовал. А чему завидовать, работали от зари до зари без выходных. А он – то не очень землей занимался, все пчелами, да шкуры выделывал. Помню, дал отец ему овчинные шкуры на выделку, что бы шубы нам деткам сшить, а он их взял, проквасил и отцу не вернул. Сказал, что они не выходные были и испортились. Еще отца и застыдил. Поругались они тогда, обиделся отец на него, а оно видишь, как получилось, теперь рядом лежат бок обок. Да я еще и за могилой его ухаживаю, земли подсыпал, крест поправил.
– Из всех захоронений, только могилы Комлевых да Корбана и остались? – Спросил я.
– Да. А больше никто кроме меня сюда не ездит, ведь почти 60 лет прошло, как деревня умерла.
– И кладбище тоже умерло, – с тоской в голосе сказал брат.
Мы стояли в тени деревьев, подняв голову, я смотрел на осиновые листья – мелкие, воздушно-пластинчатые, которые даже в безветрии зыбко трепетали и порывались куда-то. Смотрел на крепкий и прямой ствол – бледно-зеленой сверху и черно-морщинистый у корня, и мне вдруг показалось, что в дереве этом и вправду есть нечто тревожное, мученическое, если верить народным поверьям.
Прибрав за собой мусор в пакет, мы попрощались с дедами, и пошли обратно.
По скошенному полю подошли к Инюше. Пересохла речка, заросла, обмелела, без людей, превратилась в ручей, чуть бежит по камням прозрачная струйка воды. А вдоль нее заросли пихты, да рябины. Умерла вместе с деревней и река. Вдоль берега, по глубоким тропам, звериные следы, круглые окатыши помёта сохатых и изюбрей. Здесь же косо вмят свежий отпечаток медвежьей лапы.
Подошли к тому месту, где когда-то стоял родительский дом. Заросли полыни и крапивы, кусты черемухи, белоствольные березы с раскидистыми ветками разрослись и в ширь и в высоту. Дядька подошел обнял березку, припал ухом к стволу, как бы слушая её нутро. Его ладонь тихо оглаживала белую кору с черными пятнами от вывалившихся сучьев, лицо менялось, губы что-то шептали. Он говорил с ней и слушал безмолвие прошлого. Хмурил лоб, побитый морщинами, такой же как и кора дерева.
И были они слитны с березкой, потому что вышли из одной земли и одного ростка, разбежались и опять сошлись вместе.
Далекие, детские и юношеские годы! Заповедник дядькиной души. Старое доброе время. Так уж устроен человек, что без ностальгии не может никак: прошлое ему всегда милей, вино слаще, женщины краше, и счастлив он был там в нем, только по недомыслию не понимал, не ценил. А сегодня он тем более искренне считает: что радостей в жизни было больше в прошлом.
– Видишь Володя вот это поле? Я еще был пацаном, пас в колхозе овец.
Наступил август месяц, пора сеять рожь, а дожди льют каждый день. Грязь не пролазная. Пришли бабы с сумками наперевес посеяли рожь.
Надо бы после этого заборонить семена в землю, а в поле не зайти, не заехать. Лошадь не идет, проваливается. Я часто гонял овец мимо этого поля, и мне пришла в голову мысль, а не прогнать бы по полю овец. Они копытами затопчут семена в землю.
Рано утром, я пришел в сельсовет.
– Ну, чего прибежал сорванец? – спросил председатель. – Натворил чего или мать отправила?
– Нет, я сам. Я рассказал ему про свою идею и спросил разрешение. Председатель разрешил. Неделю я прогонял овец по этому полю, по пути на пастбище, они копытами втоптали семена в грязь. А на следующий год, когда пришла весна, зазеленело все поле всходами, и уродилась такая хорошая рожь, такие колосья большие были у нее, что председатель меня даже похвалил. Сейчас скажи, кому про это не поверят, скажут у него с головой того, – и дядька покрутил пальцем у виска.
