В ристалищной подсобке была целая уйма самого разного оружия, как правило, старого и изношенного, уже негодного для войны, но вполне подходящего для тренировок, и каждый мог выбрать для себя то, что приходилось ему по душе. Было тут и множество доспехов, от кольчуг, выкроенных на разную фигуру и рост, до шлемов самых разных форм и фасонов. Само же ристалище, кроме свободного места, оставленного для конных тренировок, было утыкано разного рода мишенями, деревянными столбами для рубки и болванами, имитирующими соперника.
За дни непогоды, в течение которых почти неустанно лил дождь, ребята уже изрядно успели соскучиться по своим забавам, и даже сырое болото, в кое после дождя обратилось ристалище, вряд ли могло им помешать. Хлюпая башмаками по грязи, они сражались друг с другом или же вымещали свой пыл на деревянных болванах.
За этим-то полезным и весьма приятным занятием бернардинец и застал своего юного приятеля.
Альбер как раз упражнялся с тяжёлым полутораручным мечом. Он особенно любил это оружие, поскольку полуторный меч был гораздо больше и мощнее обычного длинного меча и управляться с ним можно было как одной рукой, так и сразу двумя.
Заслышав, что его сзади кто-то окликнул, Альбер обернулся и, увидев достопочтенного фра, поспешил к нему. Лукаво и хитро улыбаясь, монах стоял в стороне, держа в руках увесистый прямоугольный свёрток. Подолы его белых одеяний были забрызганы грязью, а выбритая тонзурой голова прикрыта капюшоном.
Так уж повелось спокон веку, что всякие священнослужители, особенно монахи, в личном общении тяготели исключительно к своему кругу, естественно, считая себя неким наивысшим сословием и относясь к мирянам с некоторой долей пренебрежения, или даже презрения. Не исключением был и этот бернардинец. Но, вынужденный почти всё своё время проводить в фамильной церкви Жавронов, оторванный от своей братии, он часто скучал, не имея рядом с собой просто дружеского собеседника. И таковым посчастливилось стать Альберу. Возможно потому, что первый оруженосец сеньора был одним из немногих избранных, кто попросту умел читать, да и к тому же кое – что слышал об апокрифических письменах* и античной поэзии. С другими образованному прелату и говорить было не о чем.
Взяв из его холодных сухощавых рук этот увесистый прямоугольный свёрток, весивший не меньше полуторного меча, Альбер сразу же догадался, что это книга. И тем больше были его радость и удивление. Ведь именно книга была тем самым средством от скуки, что позволяло весело и с пользой проводить долгие и сумеречные осенние вечера.
На вопрос же Альбера, что именно это за книга, монах лишь ответил, что подобной книги «ещё не знавал род людской», и даже величайшие произведения древних не сравнятся с ней, и её по праву можно назвать «пятым евангелием». И тут же посоветовал всё бросить и немедленно приступить к чтению.
Так оруженосец и поступил, отдал меч одному из приятелей, скинул с себя доспехи и стремглав помчался в замковые покои.
В предвкушении увлекательнейшего чтения он отыскал для себя укромное местечко в одной из уютных маленьких гостиных, уселся за стол с тремя горящими свечами и стал разворачивать свёрток.
Это был увесистый рукописный том, обшитый толстенной, хорошо выделанной воловьей кожей и по ободкам подбитый железными клёпками. Изящным готическим шрифтом на обложке было выведено, казалось бы, ничем не примечательное название – «Комедия», а сверху такими же стройными заострёнными буквами, имя автора – Данте Алигьери Флорентиец.*
