Накануне первого сентября Юрец сообщил, что мне пора принести присягу. Клятву верности Аргентусу, которую все живые существа на его планете дают в последний день лета.
– Обычно каждый берет серебристый камень и подходит к ближайшему озеру. Кто хочет, погружается в воду, а кто не хочет, может просто стоять у берега. Там все собираются – люди, и арги, и грызуны, и собаки, и улитки, и прилетают плоды с ближайших кустарников и опускаются на камни. Очень важно касаться серебристого камня, когда произносится клятва.
– Как же я произнесу клятву, если здесь нет ни озера, ни камней?
– Озеро не так важно, – ответил Юрец. – А серебристый камень у меня есть. Один-единственный. Я привез его с Аргентуса, чтобы он напоминал мне о доме.
И он вытащил из-под кровати коробку. Ту самую, которую я видел, когда они переехали. Обернутую в фольгу.
Он долго разворачивал фольгу, стараясь ее не порвать, как будто даже она стала ценностью в результате соприкосновения с коробкой, в которой хранился камень. Потом он медленно открыл коробку. Я ждал, стараясь зачем-то не дышать и не сглатывать. Я ждал, что из коробки польется сияние, но этого не случилось.
– Смотри, – торжественно произнес Юрец. И я заглянул в коробку.
Там был обычный, не серебристый и не светящийся, камень. Серый. Похожий на пляжную гальку.
Юрец увидел разочарование у меня на лице и удивленно спросил:
– Тебе что, не нравится серебристый камень?
Я не знал, что ему ответить. Сам он щурился, как будто в глаза ему бил нестерпимый свет.
– Он… не серебристый, – мне не хотелось огорчать Юрца, но камень действительно был просто серый.
Юрец взял камень в руку и повертел его, другой рукой прикрывая глаза. Потом положил его в коробку и тихо сказал:
– Я понял. Ты просто не различаешь эту часть спектра.
Он сказал, что мой глаз устроен иначе, чем его, так что некоторые вещи я просто не могу видеть. И что мне остается просто поверить – этот камень сребристый, и он очень ярко сверкает.
И я поверил.
И, держа этот камень в руках, я принес клятву верности планете Аргентус в последний день лета.
Слова были простые:
«Клянусь всегда любить Аргентус и всех живых существ, которые его населяют. Клянусь всегда помогать им в беде. Клянусь быть частью Цепи».
Тетя Лена хотела, чтобы Юрец пошел в мою школу, и обязательно в тот же класс, что и я. По возрасту он подходил для первого класса, по умственному развитию – тоже, и директор согласился, даже несмотря на то, что Юрец не ходил в нашу нулевку и «был на инвалидности» (естественно, тетя Лена не стала рассказывать директору про Аргентус и особенности адаптации к земным условиям). У нас хороший директор, и он считает, что «особые дети» должны учиться с обычными. Тетя Лена очень обрадовалась, что Юрца взяли. Она считала, что я помогу ему влиться в коллектив. И моя мама так считала. И я так тоже считал. Более того. В глубине души я верил, что и Юрец, в свою очередь, поможет мне не то чтобы влиться в коллектив – я ведь ходил в нулевку и уже был его частью, – но заслужить уважение, что ли. Я не был изгоем, нет. Но если вообразить, что мужская часть нашего класса – это обезьянья стая, я в этой стае за год нулевки не дослужился до альфа-самца. С гаммы я едва дотянул до беты. Поэтому я возлагал достаточно смелые надежды на дружбу с Юрцом. Было совершенно очевидно, что никто, кроме меня, не приведет в школу собственного подшефного, практически ручного инопланетянина. И никто, кроме меня, не улетит через шесть недель на Аргентус в качестве посланца Земли.
