Серебряный век. Поэты и стихи - страница 21



Страстный поклонник французского символизма, и в особенности Шарля Бодлера, Эллис стал одним из лучших его переводчиков на русский язык. Он стремился и внешне подражать этому французскому денди – экстравагантные костюмы и парадоксальный ум Эллиса неизменно приковывали к нему внимание. «Эллис незабываем и неповторим, – писал в книге „Два года с символистами“ Н. В. Валентинов. – Этот странный человек, <…> превращавший ночь в день, день – в ночь, живший в комнате всегда тёмной, с опущенными шторами и свечами перед портретом Бодлера, а потом бюстом Данте, обладал темпераментом бешеного агитатора, создавал необычайные мифы, вымыслы, был творцом всяких пародий и изумительным мимом».

Начиная с 1910-х годов Эллис жил преимущественно в Швейцарии, увлекался антропософией, писал литературно-философские труды. Умер в 1947 году.


Эллис


В рай

М. Цветаевой

     На диван уселись дети,
     ночь и стужа за окном,
     и над ними, на портрете
     мама спит последним сном.
     Полумрак, но вдруг сквозь щелку
     луч за дверью проблестел,
     словно зажигают елку,
     или Ангел пролетел.
     «Ну, куда же мы поедем?
     Перед нами сто дорог,
     и к каким еще соседям
     нас помчит Единорог?
     Что же снова мы затеем,
     ночь чему мы посвятим:
     к великанам иль пигмеям,
     как бывало, полетим,
     иль опять в стране фарфора
     мы втроем очнемся вдруг,
     иль добудем очень скоро
     мы орех Каракатук?
     Или с хохотом взовьемся
     на воздушном корабле,
     и оттуда посмеемся
     надо всем, что на земле?
     Иль в саду у Великана
     меж гигантских мотыльков
     мы услышим у фонтана
     хор детей и плач цветов?»
     Но устало смотрят глазки,
     щечки вялы и бледны,
     «Ах, рассказаны все сказки!
     Ах, разгаданы все сны!
     Ах, куда б в ночном тумане
     ни умчал Единорог,
     вновь на папином диване
     мы проснемся в должный срок.
     Ты скажи Единорогу
     и построже, Чародей,
     чтоб направил он дорогу
     в Рай, подальше от людей!
     В милый Рай, где ни пылинки
     в ясных, солнечных перстах,
     в детских глазках ни слезинки,
     и ни тучки в небесах!
     В Рай, где Ангелы да дети,
     где у всех одна хвала,
     чтобы мама на портрете,
     улыбаясь, ожила!»

Загадка

     Я – колокол, протяжный и зовущий,
     Неумолкаемо звенящий с высоты,
     Я – ураган, повсюду смерть несущий,
     Я – Божий гром, я – водопад ревущий,
     Дробящийся в сияньи красоты…
     Как колокол, я Бога прославляю,
     Как ураган я страшен и могуч,
     Мой смех звучит, как гром под сонмом туч,
     как водопад, ловя дрожащий луч,
     его со смехом в бездну я бросаю.

Тень

     Еще сверкал твой зоркий глаз,
     и разрывалась грудь на части,
     но вот над нами Сладострастье
     прокаркало в последний раз.
     От ложа купли и позора
     я оторвал уста и взгляд,
     над нами видимо для взора,
     струясь, зашевелился яд.
     И там, где с дрожью смутно-зыбкой
     на тени лезли тени, там
     портрет с язвительной улыбкой
     цинично обратился к нам.
     И стали тихи и серьезны
     вдруг помертвевшие черты,
     и на окне узор морозный,
     и эти розы из тафты.
     Мой вздох, что был бесстыдно начат,
     тобою не был довершен,
     и мнилось, кто-то тихо плачет,
     под грязным ложем погребен.
     И вдруг средь тиши гробовой,
     стыдясь, угаснула лампада,
     и вечный сумрак, сумрак ада
     приблизил к нам лик черный свой.