Я,
под властью животного инстинкта, встала с места и сделала шаг к телу. Этого оказалось
достаточным, чтобы пробрала холодная дрожь, и я на невероятных, для человека,
скоростях сбежала из дома, чтобы не допустить повторения глобальной ошибки.
Паника
медленно перерастала в ужас. Идя по пустынным улицам города, я пыталась
вспомнить, что происходило со мной после того, как я очнулась? В голове была
пустота и я боялась, что напала на своих родных. Хуже того, что я их съела, так
же как и этого бедолагу. Страх нёс меня к офисному зданию, рисуя в сознании
ужасные картины совершённого. Страх заставил меня остановиться перед дверьми
помещения, где мы были и глубоко вдохнуть, пытаясь уловить аромат гниения и
разложения тел.
Ничего.
Это «ничего» не обнадеживало. Оно только говорило о том, что возможно, прошло
очень много времени, и я просто обглодала их до конца или. ... Даже думать об
этом, было нелегко и казалось кощунственным.
Я
простояла возле закрытых дверей не меньше пяти минут, боясь сделать один
решительный шаг. Сделала, камень свалился с моих плеч, когда перед глазами
предстала пустая комната. Ни разорванных тел, ни хаоса борьбы, ни пятен или луж
запекшейся крови, только рюкзак с моими вещами, все так же валялся в углу
комнаты. Мои родные покинули это место ещё до того, как я обратилась в
чудовище. Вздох облегчения слетел с моих губ вместе с подобием пронзительного
писка сродни писку крысы.
Они
оставили мои вещи, и в этом была не только практичность, но и чувствовалась
надежда. Я осмотрела свой рюкзак и нашла там бутылку воды и лапшу быстрого
приготовления с крекерами. Это значило, что мои родные надеялись, что я смогу
побороть инфекцию и догоню их. Эта мысль согревала и в то же время ранила
мелкими стеклами, оставляя в душе кровоточащие порезы отчаянья.
Я
могла пойти за ними. Попытаться найти своих родных и любимых, но я изменилась
настолько, вряд ли они захотят меня видеть. Нет, не так, это я не хочу видеть
себя такой, а не они. Это я боюсь, что так произойдёт, из-за того, что
совершала. Из-за того что это приносило мне удовольствие и утоляло голод. Я
просто не могла пойти за ними и показать чем стала. Не сейчас, это точно, а
потом. ... Потом могло стать слишком поздно, если не уже поздно. Они даже могли
не добраться до окраин города: слетевшие с катушек могли их убить, или кто-то в
попытке выжить, мог сделать то же самое, забрав все вещи, или они могли
наткнуться на стаю зараженных. Вариантов было много и абсолютно все безрадостные.
Решение
пришло само - я останусь в городе и постараюсь освоиться со своими изменениями.
Другого варианта просто не было. Я не видела другого варианта в этой цепочке
беспроглядного отчаянья и самобичевания
Голод.
Я боролась с этим чувством, пытаясь его заглушить делами. Пытаясь наладить
нормальный быт, нормального человека. Я пыталась, есть то, что ела до
изменения, но вся еда тут же оказывалась за пределами организма, и её вкус был
невероятно отвратительным. Если бы меня попросили сравнить его с чем-то, то
вкус был похож на протухшее и лежавшее неделю на жаре сырое мясо. Сама я такое
не пробовала, но вкус наверняка был именно таким. Даже запах вызывал в моем
теле рвотные позывы, но я пыталась, есть человеческую еду, внушая себе, что
надо просто привыкнуть.
Почти
сразу я начала осознавать, что моё зрение улучшилось в сотню раз, обоняние,
слух, скорость передвижения, выносливость - всё стало лучше. Единственное, что
я не могла делать, это говорить. Пытаясь выдавить из себя хоть слово, я
срывалась на крик. Попыталась писать, и на листе бумаги появлялись каракули
вместо букв. Я не могла контактировать с внешним миром, обычными для этого
средствами коммуникации.
