И вот так он и продолжался, этот вечер, – во вдохновенной кутерьме, уступавшей молчанию, а молчание, в свою очередь, нарушалось глубокими вопросами о вселен ной, которые отдохновенно перетекали в смех. Такова была давняя традиция у местных ученых – в первую пятницу каждого месяца они встречались потрепаться.
Айян Мани озирал залу, стоя спиной к стене, как это уже бывало не раз, и пытался понять, как так вышло, что истина теперь в руках у этих вот невозможных мужчин. Сейчас они обсуждали идеальный способ резать торты и пришли к выводу, что треугольными кусками, как это делают все, – неэффективно. Затем они перемыли кости какому-то отсутствующему французскому ученому: он заявил, что человек никогда не сможет измыслить способ предсказания самого большого простого числа. А потом взялись гадать, что именно обнаружат при помощи женевского Большого адронного коллайдера.
Айян не выносил этого. Бесконечный поиск истины. В века попроще мудрые бродячие монахи, метафорические дзэн-созерцатели, сыны божьи, отшельники, превращавшиеся в муравейники, не стали бы решительно и отчетливо выражать в рукописи, какую взялась бы печатать «Таймс оф Индиа», в чем причина существования жизни или почему есть нечто, а не ничего. Они же могли прямо взять и сказать это, одним внятным абзацем, и раз и навсегда разгадать эту тайну. Но нет. Они говорили притчами. А теперь истина в руках вот этих мужчин, в этой зале, и они еще менее понятны, чем божьи люди. Айян не сомневался, что никакой такой истины нет. Есть лишь поиск ее, и этот поиск продолжится вечно. Форма занятости такая. «Чем бы эти люди ни занимались, все оттого, что им делать больше нечего, – сказал он как-то раз Одже Мани. – Эйнштейн возился с Относительностью. А ты полы моешь дважды в день».
Круглый стол начался с обсуждения судьбы Плутона. Опарна Гошмаулик внимательно слушала каждое слово. Многое из сказанного она не понимала, но меланхолию, навеянную ее подвальным кабинетом, сдуло. Ей всегда нравилось общество широко осведомленных мужчин. Она попыталась понять, почему они говорят о Плутоне с такой серьезностью. Плутон ей нравился. Из услышанных доводов она уразумела, что на недавней научной выставке в Америке эту планету выкинули из модели Солнечной системы. Что вызвало – похоже, не впервые – яростную дискуссию, считать ли Плутон планетой или же мелким представителем пояса Койпера.
– Плутон слишком мелок, слишком мелок. Он поместился бы на территории Америки. Вот какой он мелкий, – ядовито произнес один.
Даже тут, злорадно сказала она про себя, всё – своего рода пенис.
Намбодри, повернувшись к ней и осеняя ее взглядом пылкого наставника, внезапно спросил:
– А вы что думаете, Опарна?
Она сделала вид, что смутилась, поскольку собралась ответить, что недостаточно компетентна для выражения мнения. Она же астробиолог, в конце концов, а не астроном. Опарна знала, что такое смирение мужчинам понравится.
Она сказала:
– Если Плутона не будет, я, пожалуй, огорчусь. Я же Скорпион. – И вновь из-за нее воцарилась тишина. Опарна неловко пояснила: – Скорпионом управляют Марс и Плутон.
– Стало быть, она Скорпион. Как я, – сказал кто-то негромко, надеясь запустить волну смеха, но этого почему-то не случилось.
– И каковы же свойства Скорпиона? – послышался презрительный голос, а затем смешок. Поначалу смешок этот был вполне бодр, но вскоре увял до стыдливого хихиканья – его источник осознал, что поддержки не имеет.
