Занятно, решила Вода и, качнув себя немного, издалека пустила по своей поверхности складочку, которую спустя некоторое время Вовка поймал и на которой, совершенно счастливый, выкатился на крупный холодный песок.
Прошло ещё сколько-то времени, она уже и забыла об этом Вовке, но однажды почувствовала на своём огромном теле необычное тепло. Словно там лежала тёплая капля, лежала и не таяла. Она переместилась в эту точку. Сквозь совсем холодную зелёную толщу ощутила Вовкины ноги и разглядела его белую доску.
И вдруг, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, качнула себя и, дождавшись, когда Вовка начнет скользить, понеслась с ним рядом. Она подкладывала себя, свою волну, под фанерные плавники6 так, чтобы он поехал немножечко вбок, хоть чуть-чуть, как те, которых она каждое утро видела у других берегов!
За этой волной она пустила следующую, подняла Вовку, осторожно опустила, подняла. Сливала, словно капельку с ладони! Ей было интересно, ей было весело! Этот Вовка стал словно её собственным Вовкой, он вообще как будто стал ею – тёк вместе с ней с каждой волны, которая ею же и была. Она катила его, помогала, шептала – и он отвечал!
Он отвечал. Сначала неуклюже сдвигал свои намерзшиеся стопы, потом всё ловчее, смелее. Казалось, его горячее сердце делается открытым и впускает в себя Воду, только не остывает от этого, а, напротив, саму Воду согревает, и оттого им двоим так хорошо.
«Мой собственный, такой хороший Вовка!» – думалось Воде. Она кружилась с ним и кружилась до тех пор, пока совсем он не остался без сил. И тогда, положив его на песок, она помчалась дальше по всем своим морям и океанам, качая просторы волнами, и вдруг поняла, отчего это ей так запомнился именно этот, такой неуклюжий в сравнении с другими человечками на досках Вовка.
Не тем, что он стал «её Вовкой», а тем, что она, великая, вечная и такая огромная, вдруг стала его, Вовкиной, Водой и в крохотной тёплой капельке его сердца оказалось достаточно места для её величины и бескрайней вечности.
– Найджел, давай, парень. Я жду.
Не торопясь, Найджел принялся спускаться по лестнице, на ходу застегивая рюкзак. На улице было прозрачно, из окон были видны пучки жёсткой стеблистой травы, пробившейся между плит двора, дальше торчал аккуратный белый заборчик, под которым росли какие-то мамины цветки.
Доски уже были сложены в отцовском «выездном» пикапе. Желтый толстый ган7 отца контрастировал с новеньким необкатанным шорт-бордом самого Найджела. На его блестящей, ещё не тронутой ваксой8 поверхности, как на игрушечном вагончике из детских времён, играл луч.
– Я поведу, – сказал Найджел уверенно, садясь за руль. Отец, согласно хмыкнув, шумно забрался на соседнее сиденье.
Пикап тронулся. Выезжая на дорогу, Найджел немного сбавил скорость, чтобы осмотреть открывающийся между холмов синий треугольник океана. По далекому, как будто выгравированному на его поверхности блеску привычно определил наличие волн.
– Да что ты там высматриваешь, сынок? – проговорил отец, закладывая большие татуированные руки за голову. – Бобби не стал бы трезвонить с утра, забыв про свои апельсины, если б не было волны. Отличное утро!
Старого Бобби Найджел терпеть не мог с детства. В этом маленьком, плотном и сморщенном, как орех, старике с невероятной, почему-то всегда скошенной вбок бородой было много непоседливой жизни. И, пожалуй, он был одним из немногих, кто не видел в белокуром малыше Найджеле ангелочка, а потому едко насмехался над добродушным огромным отцом, когда тот расписывал в баре достоинства своего чада. Не упускал случая подтрунить над Найджелом, когда тот превратился в сильного и нескладного, как породистый щенок, подростка. Да и теперь старик не стеснялся пустить шуточку в его сторону, выставив длинный железный зуб из железных волос кособокой бородищи.
