Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда - страница 55
«В[ладимир] В[асильевич]. Между вами и мною в годах 50 лет разницы, поэтому, берясь за перо, чтобы ответить на ваши длинные и обстоятельные строки, где десяток раз упоминалось вами мое имя, я чувствую какое-то невольное ощущение стеснения; я странно чувствую себя, как бы внуком, отвечающим на грозный голос своего старого деда […]
Взгляните, наконец, на самого себя, на вашу покрытую сединами голову, на всю вашу почтенную и могучую фигуру. В чертах ваших вы увидите роковые черты усталости и глубокой беспощадной старости. И тут-то в глубине души вашей, быть может, невольно и впервые шевельнется сознание, что и вы сказали все, что могли и должны были сказать, что ваши тезисы были признаны и приняты, что вы уже не борец, постепенно развивающийся в ожесточенной борьбе, что вы лишь повторяетесь, скажем прямо, что вы кончены, что вы сошли со сцены и ваш мощный голос никогда не пробудит вновь тех уже завядших чувств, на которых вы играли до сих пор»>16.
И так далее и тому подобное, хоть Дягилев и старался среди небрежно разбросанных острот и оскорблений высказывать порой дельные мысли. Впрочем, все это был напрасный труд, поскольку ни один журнал или газета не решились бы опубликовать статью Дягилева – до того высок был авторитет Стасова. Тогда Дягилев прибег к необычному средству. Он написал Стасову записку, приложил к ней свою статью вместе с просьбой:
«Милостивый государь Владимир Васильевич!
Прочел фельетон Ваш в № 27 “Новостей” и написал на него ответ, который хотел поместить в “Новостях”, но г. Нотович заявил мне, что возражения мои против Вас печатать не желает, а потому обращаюсь к Вам лично и прошу, не найдете ли возможным оказать мне содействие высказать печатно несколько слов в мою защиту, так как едва ли вынужденное молчание Ваших противников может соответствовать Вашему желанию.
Примите уверения в моем почтении.
Сергей Дягилев»>17.
Стасов, конечно, страшно возмутился («Это было так нагло, так нелепо, так нелепо, так беспутно […]»>18, но тем не менее попытался опубликовать статьи Дягилева через разные редакции – во всяком случае, так он всем говорил. Но попытки эти ни к чему не привели, и он отослал статью назад автору.
Потерпев неудачу, Дягилев решает действовать по-иному. Он пришел к Стасову в Публичную библиотеку, где тот служил библиотекарем, и стал умолять его присылать статьи для нового учреждаемого им журнала, уверяя, что он, дескать, очень уважает Стасова и «верует в его знания, всегда с удовольствием и с наслаждением читает его такие талантливые статьи»>19. На прощание Дягилев крепко пожал потрясенному публицисту руку. Такого демонстративного сарказма не мог вынести даже Стасов. Он снова назвал поведение Дягилева проявлением «наглости и нахальства»>20, на этот раз абсолютно справедливо.
Удивительно, до чего непримиримы были люди в художественном мире России на рубеже веков! Междоусобицы разгорались прежде всего из-за идей, но определенно и из-за недостатка финансовых средств в сфере искусства – чем-то иным трудно объяснить невероятную грубость и глухоту друг к другу всех участников полемики. Художественный рынок был еще крайне мал, частное меценатство, хоть и росло понемногу, оставалось пока что маргинальным явлением. То, что Дягилев умел находить деньги и привлекать внимание общественности к своим инициативам, в то время как другие топтались на обочине, несомненно, отчасти объясняет то воинственное неприятие, с которым относились к нему современники. Не случайно Стасова так возмущало, что Дягилев умеет добиваться поддержки от промышленников и нуворишей. Как писал критик: «этот бесстыдный и нахальный свинтус заставляет разных купцов, торговцев и промышленников подписываться на свои публикации!»
Похожие книги
