– Господин капитан, дверь заперта!!!
Попков выпростал руку с маузером из-под маленького Губельмана, но я успел перехватить ее. Еще один выстрел в потолок. Лавочкин за дверью уже орал благим матом:
– Иван Павлович, бросаю гранату, отойдите от двери.
Попков ударил второй свободной рукой меня так, что я подумал, что Лавочкин бросил гранату. В голове туго бумкнул колокол. Я откатился в сторону и упал спиной прямо на свой собственный револьвер. Схватил его, и мы с чекистом выстрелили одновременно друг в друга. Это было, как удар кнута. Его пуля сорвала кусок гимнастерки вместе с кожей на моем правом плече. Моя попала ему точно в лоб. Он упал, так и оставаясь придавленным Губельманом. Тут же прогремел взрыв. Это прапорщик наконец-то решил бросить гранату. Входная дверь вылетела. Лавочкин в дыму кричал:
– Господин капитан, Иван Павлович, вы живы?
Я рявкнул строевым голосом, чтобы его успокоить:
– Жив, а прочие мертвы.
Он и возница помогли мне встать.
– Что случилось, господи? Кто эти люди? – причитал прапорщик.
– Черт, вы что, не видите, прапорщик! Это те, кто «мы наш, мы новый мир построим…». Городок надо прочесать серьезно.
В этот момент на втором этаже что-то хлопнуло, мы все бросились наверх. Там были две спальни, и я заглянул под все кровати. Никого. Одно окно распахнуто настежь.
Солдаты обыскали все углы на всякий случай, пока я бинтовал руку. Но ничего не нашли. Пора было отправляться в штаб. Смеркалось. Но не судьба была нам добраться до штаба. Уже совсем стемнело, когда далеко за городом нагнал нас на конфискованной подводе Семечкин, вопя:
– Господин капитан, Иван Палыч, господа офицера скорее просют вернуться. Латыши со всех сторон прут. Мы пленных взяли. Два пулеметчика и пулемет. Они говорят, что у них приказ выбить нас из города.
– Молчи, дурак, – несправедливо оборвал я его. – Лавочкин, разворачиваемся в расположение роты. Не до штаба сейчас.
Мы выехали на северо-западную окраину города. Семечкин оврагами повел меня к роте. Лавочкину я приказал возвращаться и сдать саквояж в обоз под охрану начальнику службы тыла третьего батальона под расписку.
Зарядил мелкий холодный дождь. В овраге поскользнулся и съехал на спине на самое дно. Верный Семечкин прыгнул вслед и тут же начал меня поднимать. Выцукал его матом. На шинель сзади налипло немало грязи. Я пошел по дну оврага, чтобы не терять время, Семечкин, семеня сзади, рукой обивал прилипшие к моей шинели комья грязи, приговаривая:
– Да что же это такое. Летом вот воевали люди как люди. По травке пожухлой друг на друга в атаку ходили, и пыряли и стреляли, любо дело. Солнышко светило. Благодать божья. А ноне мы, как землепашцы. По самые ноздри в землице родимой.
– Заткнись ты в самом деле, Федор Терентьич, – зарычал я на него.
Цепи моей роты лежали в кустарнике. Отстреливались. Не видно было ни зги. Только вспышки частые выстрелов с красной стороны. Их становилось все больше.
– Это капитан Корнилов, офицеров ко мне, передай по цепи, – прошипел я близлежащему солдату.
На правом фланге вовсю строчили наши пулеметы. На левом, где занимал позиции первый батальон, глухо слышалась стрельба. И мне не нравился ее характер. Палили пачками, такое впечатление, что противники лупят друг в друга в упор.
Командиры взводов быстро собрались на дне оврага. Их доклад был одинаков. Сдержать наступательный порыв красных невозможно. Они прощупали позиции и скоро нанесут правильный удар. Переправу через речку Недну, которую прикрывает наш батальон, удержать нетрудно. Но как долго – вот вопрос. Связь с первым батальоном потеряна.
