–Че случилось? Двойку получила, на физру опять не пошла? – спросила мама, моментально уловив домашний напряг.
Яна помотала головой.
–Что тогда?
–Не знаю, – прошептала Яна, – папа накричал. Девочек выгнал, а мы просто играли. Слезы капали в подол ситцевого халата.
–А че не говоришь матери, в кого играли?! – взревел папа из комнаты. Пулей залетел на порог кухни. Лицо перекошено, кулаки сжал. Яна вжалась в угол кухни. – Она у нас в бляди собралась, сидят мандавошки малолетние и представляют, как будут мужиков снимать в кабаках! Ты представить можешь, че из нее растет?!
Мама молчала. Интересно, если будут бить, можно ли спрятаться? Половину кухни занимает большой полированный стол. Он и обеденный, и ученический, и вместо гладильной доски. Возле него три разномастные табуретки, на одной из них сидит Яна, забившись в угол. Будут бить, можно под стол залезть, хоть ненадолго. Хотя ее уже оттуда доставали шваброй. В прошлый раз. За побег с урока ненавистной физры. Уворачиваясь тогда от швабры, Яна думала, что их коту Кузе значительно повезло. Он подвижный и мелкий, проще увернуться под столом, когда его выуживают, чтобы натыкать мордой в очередную лужу в прихожей. Тогда было понятно, за что получила. А сейчас, что она сделала? Ведь играть с девчонками ей не запрещали.
Мама молча села на стул, посмотрела куда–то в пространство. Папа продолжал вещать:
–Твое воспитание, гены твои, мать твоя вылезает. Такая же кукушка растет, вот увидишь, будет шалавить полжизни, уже тренируется!
—Захлопнись! – рявкнула мама в ответ. – Ты сам-то что графских корней? Половина родни по тюрьмам, вторая половина бухает. Есть, чем гордиться!
О чем они вообще? Причем тут какие-то родственники, чьи-то матери, Гены какие-то. Ни про одного Гену среди родни не слышала, и при чем тут эти плохие дядьки или кто они там, и то, что на нее орут полдня?
Яна начала икать. Это хреново. Значит, завтра будет заикаться. А ей стих рассказывать у доски. И не объяснить ведь, учителю, что учила и знает хорошо, просто без заикания не может про белую березу вещать перед всем классом.
–Воды попей, ичешь, как ишак! – крикнула ей мама и ушла в ванную.
Яна набрала воду из-под крана, зубы стучали по золотому ободку кружки. Попила, села в прежний угол. Слышала, как папа расставил диван, лег, забормотал телек. Мама еще долго будет возиться в ванной. Сооружает подушечки из ваты и марли. Они потом появляются в помойном ведре, грязные, замотанные в газетную бумагу. Но газета иногда разворачивается и эта грязная подушечка валяется во всей красе. А в ванной в тазике мокнут застиранные мамины трусы. Яне уже рассказывал кто-то из девчонок, что у всех женщин льется кровь. И ее это тоже ожидает. “Видела рекламу прокладок, где на белую салфетку льют голубую воду? Вот эта прокладка и нужна женщинам, когда кровь идет”. Рекламу Яна видела, интуитивно понимала, что не надо спрашивать у родителей про назначение волшебной белой салфетки. Это что-то из мира взрослых людей, такое же стыдное и страшное, как неизвестный “секс”, про который все говорят шепотом, думая, что дети не слышат. В общем, ни про прокладки, ни про секс ничего не понятно. Еще более неясно, откуда идет кровь? Из того же места, которым писаешь? Даже рассматривала себя в зеркало, пока была дома одна. Сидела на корточках над зеркалом от старой маминой пудреницы. Но так и не разобралась в устройстве своего органа. У нее всегда было туго с пониманием конструкций.
