[2]. Тут мы вышли на поляну, и я увидела хижину из камней и бревен и курицу в саду. Индеец свистнул, и дверь отворилась, и на пороге показалась очень странная старуха, одежды на ней были индейские, юбки и одеяла, лицом она была англичанка, а говорила и по-английски, и на языке дикарей. Потолковав о чем-то со старухой, индеец оставил меня с ней. Пойдем, сказала она и повела меня в дом. Это был маленький дом, всего одна комната, и внутри был очаг, и она подбросила в огонь поленьев, а потом раздела меня и завернула с моим малюткой в одеяло. Она развесила у огня мою мокрую одежду и принесла бульона, и я немного попила, и потом она дала бульона малютке, после нескольких глотков он заплакал, и она сказала: скорее дай ему грудь. Малютка взял ее, и я ощутила такое облегчение, что на миг забыла о своей печальной участи. Когда я покормила его, старуха снова дала мне бульона, и хотя он пах дурно, я так проголодалась, что готова была пить из ложки этой приятельницы дикарей. Потом я уснула, а когда проснулась – среди ночи, с жаром, – мне стало казаться, что старуха задумала недоброе. Эта мысль все больше овладевала мною, и вскоре я совершенно утратила здравый смысл и уверилась, что она убьет меня и мое дитя или отдаст его Д–у. Я встала с постели и взяла кочергу, что валялась у огня, и склонилась над демоницей, и убила бы ее, но в эту минуту разревелся мой малютка. Я пошла кормить его, но кочергу из рук не выпускала, старуха это заметила, хотя в комнате было темно, и сказала: полно, глупое дитя, я не ведьма – и достала с полки книгу, это была Библия. И назвала свои имена – христианское и индейское, ибо они с мужем бежали из колонии много лет назад и поселились в этой Богом забытой глуши, а потом его не стало и она вышла за индейца, обращенного в нашу веру, но потом его тоже не стало. Ее имя было мне знакомо, и имя ее первого мужа, у нас часто шептались об этих безбожниках, хотя я думала, что они давно мертвы. И ты стала его женой перед Богом? – спросила я, ибо на пальце у нее, как у язычницы, было серебряное кольцо. Или этот амулет для тебя выковал Д–л? Ты больна, сказала она, а я ей – грешницу я всегда узнаю, а она мне – лишь Господь знает, у кого душа чиста, а я – Господь наделил меня способностью видеть. Стало быть, у тебя на глазах чешуя, сказала она. В темноте она незаметно пересекла комнату и села рядом со мной.
Ты потребуешь от нас слов песней?[3] – спросила я. Старуха положила мне на лоб ладонь и сказала, что я в бреду. И тут я поняла, что она меня отравила. Я выбежала из дома, нагая, но тут же упала, и она быстро меня догнала. Господь с тобой, воскликнула она. Собралась бежать, а ребенка оставила. Пойдем! После этого горячка разыгралась вовсю, и днями напролет я металась в бреду, а когда пришла в себя, старуха сказала, что минуло уже две недели. Сначала я не поверила, но, взяв на руки моего малютку, увидела, как он подрос. Пока ты болела, сказала она, я прикладывала его к твоей груди. Малютка был здоров и улыбался, но я слыхала о подкидышах из глины Д–а и, как только она вышла из комнаты, раздела его и стала проверять, нет ли на нем швов. В доме было холодно, и он заплакал, и снова пришла старуха, полно мучить его, сказала она. Тогда я попросила ее помолиться со мной, и она принесла Библию, и на словах:
дни человека – как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его
