– Ты можешь говорить с ними о добре, чести и достоинстве, сочувствии, самообладании. Чем угодно, что воспитает в них достойных членов общества, – рассказывал мой руководитель, давая мне направление.
– Вы серьезно? – с удивлением посмотрел на него я.
– От этого зависит твоя учеба. Ты должен научится вдалбливать в мозг людям что-угодно. Любым людям любую информацию. Это твоя учебная задача.
– Им по пятнадцать. Я на два года старше них, а выгляжу младше некоторых из них. Я им даже не авторитет, – держал я в руках бумажку, которая давала мне право строить по линейке двадцать рослых ребятишек.
– Так стань им. Тебя будут обучать, а ты применяй полученные знания на практике. Это полезно, Эмиль, работать над собой.
Он хлопнул меня по плечу и удалился. Я стоял посреди коридора и тупо смотрел в бумажку без единой мысли. Это было плохо. Хуже, чем перекладывать бумаги или быть продавцом. Я посмотрел в окно, из него было видно море. Волны манили меня к себе, я готов был бросить все, прыгнуть в байдарку и помчаться навстречу скалам. Помчаться мне не давали костыли и тяжелый гипс, который обещали снять возможно через месяц, а возможно и невозможно, в зависимости от состояния моей ноги, которая, как мне кажется, стала худее, чем была. Настроение у меня было паршивое. Я поехал в школу, отдал бумажку и через пару часов пошел на свой первый урок «Воспитательных бесед». Я зашел в класс, в котором все орали, сел на стул, а на другой стул водрузил свою загипсованную ногу и стал смотреть в окно, из которого так же, как и в коридоре института было видно море. Через несколько минут я услышал первый звук из класса в свою сторону.
– Классный гипс, – рявкнул кто-то.
Все засмеялись. Я посмотрел на них, они смотрели на меня и хихикали. Потом все замолчали и стали периодически переглядываться друг с другом, ожидая от меня представление. Я молчал, глядя на них.
– А где вы ногу сломали? – опять послышался тот же голос и то же хихиканье в классе.
– В море, – ответил я, внимательно глядя на лица учеников.
– Типа акула укусила?
В классе опять был смех. Я, наконец, увидел, кто это так всех развлекал. Это был рослый пухляш, даже сидя за партой его рост выделялся. На его лице был яркий красный румянец.
– Ударился об скалу, – ответил я, глядя на пухляша.
– А это вы сами на гипсе рисунок нарисовали? – продолжал он, глядя на меня. Его глаза сверкали.
– Знакомая нарисовала.
По классу пронеслось громкое «у-у-у», почти все улыбались и переглядывались. Серьезными остались только несколько человек.
– А знакомая красивая? – искрил глазами пухляш.
– Вполне, – ответил я.
– Познакомите? – спросил он и все опять засмеялись.
– Нет.
– Почему?
– Ты ей не понравишься.
– Почему?
– Она любит тех, у кого есть чему поучиться.
– Так я ее многому научу, – его лицо полностью покраснело, все вокруг заливались смехом.
– Чему? – спросил я.
Я посмотрел на парня, который сидел передо мной за первой партой. Он один не смеялся. Это был смазливый худой парнишка, с которого можно было писать нежных персонажей для романтических картин.
– Ну, разному. Вы же знаете, – продолжал пухляш, заливаясь краской.
– Не знаю. Расскажи, – посмотрел я опять на него.
– Ну как, вы знаете, девушка, парень. То да се.
Все продолжали хихикать и краснеть.
– Не знаю. Я в твоей семье не жил. Без понятия чему тебя там учили.
– А причем тут семья? – настроение пухляша вдруг изменилось, он ощетинился, краска с лица спала, глаза заблестели как у звереныша.
