– Верно, что вы даже забросили работу, которой были увлечены?
– Вовсе нет. Я её отложила, чтобы всё написанное сверить с жизнью, найти родство чувств литературных героев с моими…
Доверившись девушке, Курбов шёл рядом с нею, не интересуясь избранным ею маршрутом. Теперь он посмотрел по сторонам – они шли мимо двухэтажного особняка, вход в который стерегли пушки старых времён.
– Это наш музей, – сказала Надя. – Впрочем, что это я! За полгода наш городок можно сто раз осмотреть.
– Нет, – возразил он. – Я здесь ещё не был. Но не в этом дело. Не могли бы рассказать, о чём ваша монография?
– Тема, действительно, интересная – творчество современных писателей Латинской Америки.
– Ого! Действительно, есть над чем поразмышлять, есть что открывать. Я давно уже не читал ничего лучше, чем «Сто лет одиночества». У нас вроде бы и другие книги Маркеса переводили?
– Да. «Полковнику никто не пишет», «Похороны Великой Мамы», «Недобрый час». В чём-то перекликается со «Сто лет одиночества» роман «Осень патриарха». Если хотите, дам почитать.
– На испанском?
– Есть и на испанском.
– Жаль, что я не знаю этот язык.
– Его нетрудно освоить.
– Поздновато, наверное. Хотя, насколько знаю, он выразительный, красивый, темпераментный. Скажите что-нибудь по-испански…
– Nada у pues nada, у nada, у pues nada.[1]
– Переведите.
– Не стоит. Я ведь всё о том же.
– Наденька… – Голос у Андрея Владимировича неожиданно сорвался. Но он тут же поправился. – Надина. Пожалуйста, не торопите события. Мне, например, нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что вы, красивая, умная и странная девушка, почему-то… заинтересовались моей персоной. И вам надо посмотреть на меня более критическим взглядом, чтобы увидеть, как я… далёк от идеала, которому вы придали мою внешность. Возьмите в толк и то, что я не свободен. У меня есть жена. Женщина, которую я… уважаю, которой я… многим обязан. Которая не оставила меня в беде… в болезни… Что с вами? – всполошился он, потому что девушка вдруг остановилась и ухватилась за его руку.
– Ничего. – Она устыдилась своего порыва и руку, которой ухватилась за него, убрала за спину. – Nada. Y pues nada[1]. Я ведь вам говорила, что у меня было много осведомителей. Так вот. От них я узнала, что ни вы её, ни она вас… Вы уже не любите друг друга. Да и раньше она вас не особенно любила, во всяком случае не так, как я. И я теперь соберусь и пойду к ней, расскажу всё, как есть.
– Думаю, что этого не стоит делать. Она вас и слушать не станет, и вы окажетесь в неловком положении. Прошу, не надо делать опрометчивых заявлений…
– Хорошо, не будем торопить события.
Думая о своём, они дошли до остановки, дождались трамвая и, стоя на задней площадке вагона, доехали до грязелечебницы.
– Мне здесь выходить, – сказала Надя. – Мы живём в этом районе.
– Я тоже.
Он проводил девушку до её дома, попрощался.
– Подождите, – задержала она его. – Поцелуйте меня, я этого заслужила…
Курбов коснулся губами её щеки.
– Не так. Дайте я…
Она прижалась ртом к его губам. Губы у неё были, и правда, горькие. Отстранившись, она несколько секунд стояла с закрытыми глазами, а когда открыла их – он поразился их выражению, в котором смешались боль, нежность и печаль.
– Видите, какая я. Навязалась чужому, женатому мужчине, который и поцеловать-то меня не решился. Ничего. Nada. Даю слово, что глупостей не наделаю, ничем вас не скомпрометирую…
