– Агызмал!
Кто выкрикнул обвинение в оборотничестве, Мирьям не заметила: её взгляд был прикован к собственному мужу, который безмолвно мучился, не смея вознести свой одинокий голос против крика толпы, и сам терял веру в её, Мирьям, невиновность.
– Прочь иди, в горы, там тебе место!
Под ноги упал кулёк с чёрствыми лепёшками и сыром – последняя милость от тех, кто раньше не замечал или молчаливо косился издали, сплёвывая через плечо. Мирьям больно закусила губу, но не смогла сдержать горячих обидных слёз. Перед глазами затуманилось, и сквозь пелену на миг проступили лица соседей – едва узнаваемые, искажённые, звериномордые.
Мирьям схватила кулёк и побежала, не разбирая пути. Закатное солнце не спешило за край горного хребта, стремясь продлить своё свидание с восходящей луной, но несчастной изгнаннице стали безразличны красоты родных мест. В какой-то момент Мирьям осознала себя бегущей на четырёх лапах с поклажей в зубах, и это напугало женщину настолько, что она с жалобным воем забилась в первую попавшуюся пещеру и потеряла там сознание.
Первым, что увидела Мирьям, придя в себя – рисунки, что покрывали свод пещеры, словно татуировки – спину престарелого неформала. В ярком свете нового утра вчерашние события казались дурным сном, который сбылся по глупой ошибке. Собравшись с духом, Мирьям взглянула на свои руки. Те вновь были тонкими, смуглыми и обветренными, даже обручальное кольцо осталось на месте, лишь грязь под длинными загнутыми когтями напоминала о ночном бегстве.
Вскрикнув, Мирьям крепко зажмурилась, но перед её внутренним взором будто бы включили проектор, в свете которого проявились бледные слайды детства и юности. Редкие, но тяжёлые припадки мучили Мирьям с малых лет; врачи не могли найти ни причин, ни эффективного лекарства, а доступные «противосудорожные» альтернативы помогали с переменным успехом. И что, если на самом деле…
– Я одержима? – прошептала Мирьям.
Что если в ней и впрямь таится непрошеный сосед, чей час свободы настаёт во время приступа? Тот, кто исподволь заставлял маленькую Мирьям перечить родителям, когда стоило слушаться и молчать. Тот, кто побуждал юную Мирьям дерзко соперничать в учёных спорах со старейшинами, а в искусстве джигитовки – с мужчинами. Тот, кто затих и вроде бы отступил после её свадьбы, но вернулся с первой полученной пощёчиной – увы, первой из многих – и мрачно радовался её, Мирьям, выкидышу.
Печально усмехнулась Мирьям. Странно, что односельчане не выгнали её раньше. Быть может, какой-нибудь призрак коммунизма ещё хранил в этих горах остатки веры в свободу, равенство и братство. Но если даже и так – похоже, его силы иссякли.
***
Зеркальная мистерия в Будапеште прошла, как и прочие, в присутствии Персефоны, хотя выход в свет уже стоил ей изрядных усилий. Раз в месяц Бригитта навещала Осеннюю княгиню, своими чуткими ладонями и сердцем проверяя, как поживает будущая двойня.
– Как назовёте? – любопытствовала Бриджит.
Этот вопрос Персефона уже задавала Артемису на свидании в Загранье. Попутно рассказала и про похождения собственной матери, после чего Артемис крепко задумался, будто припоминая что-то, и, наконец, изрёк:
– Подождём, когда родятся и сами намекнут. Если в их судьбу чужие нити вплетены – усугублять не стоит.
Крепко уснуть вновь после таких новостей Артемис уже не смог, но был ещё слишком слаб для вылазок на просторы Загранья и Приграничья. К счастью, в его распоряжении был дух-помощник, готовый навести любые справки и дать дельный совет. Осенний князь приступил к расспросам, и светящиеся строки заплясали в воздухе, звёздами падая в сумрачную глубину его глаз.
