***
Эрик изменял Праге с Будапештом, попутно взяв на себя роль пиар-менеджера зеркальной мистерии. Из департамента магбезопасности намекали, что можно уже остановиться, но бывшему Владыке будто вожжа под хвост попала: он припомнил все случаи, когда его самого обвиняли в профнепригодности, и решил, что мистерии должны состояться столько раз, сколько этих случаев было. Правда, кое-что казалось Эрику идущим мимо плана, и отчёт Гатыборя подтверждал его подозрения.
– В семантический анализ я включил триста девяносто отзывов, – голос цифробога, несмотря на механические нотки, звучал приветливо. – Из них триста содержат маркеры «страх, ужас, кошмар». Из этих трёхсот я выделил двести сорок, одновременно содержащих выражение одобрения и восторга. Восторг коррелирует с восприятием действа как иммерсивной, трансформационной психологической игры. Среди оставшихся девяноста отзывов – интерес к техническим средствам постановки, недовольство попыткой играть на нервах в нелёгкие времена, а также обвинения в нарушении границ частной жизни, но судебные иски на данный момент отсутствуют.
На экране волей Гатыборя возникла круговая диаграмма. Эрик уставился на цветные сектора, созерцая сквозь их расколотый витраж давно ушедшие времена, где смертной тьме противостояло лишь трепетное пламя свечей и костров. Отставной Владыка хорошо помнил Самайн, в который ему впервые попалась пластиковая тыква. Рыжий князь стоял у прилавка, держа злосчастную тыкву в руках, и руки его дрожали.
В тот Самайн в волосах Эрика появилась седая прядь. В тот Самайн он впервые задумался о поиске преемника.
– Эрик? – встревоженный долгим отсутствием ответа, позвал Гатыборь.
– Я здесь, – с усилием вынырнув в день текущий, откликнулся Эрик. – Выходит, мы ваяли драму, а получился аттракцион?..
Уловив настроение собеседника, Гатыборь тихонько озвучил чьи-то стихи:
– То, чем мы жили, за что сражались,
Станет игрушкой в лапках наших детей.
Сабли и пушки спёрты в чужой косплей.
Болью ли, пылью быть – велика ли жалость?..4
– Умеешь ты найти контент не в бровь, а в глаз, – вздохнул Эрик. – Ладно, проехали. Теперь с Княгиней поговорить надобно.
Персефона отчёту не удивилась вовсе, удивив тем самым Эрика.
– Для того я и присутствую в зале во время действа, – пояснила она. – Слежу за потоками энергий, скажем так, онлайн. Всё, чем полнятся комменты после, суть производная. Попытка осмыслить испытанное и подобрать ему удобную полочку в чертогах разума. Одним удаётся низвести мистерию к технически продвинутому развлечению, запихав постыдную слабость под маску пресыщенной насмешки. Другие теряют сон, греша на слитые в Сеть секретики, и это также неплохая жатва. Но, стоя у выхода после представления, я ныряю в чужие глаза и вижу, кому в какую цену встало посещение бесплатного мероприятия…
– Быть может, те, кого проняло сильнее прочих, вообще не оставили комментариев, ибо не смогли подобрать слов, – осенило Эрика.
За спиной Осенней княгини и отставного Князя осталась громада базилики святого Иштвана. Шаг, другой – и оба затерялись в пёстром людском потоке, вынырнув из него на набережной у Парламента.
Взгляд Эрика то и дело сбивался с изящной неоготики в сторону сдержанного модерна соседнего здания, и Персефона, заметив это, позволила себе уточнить:
– Воспоминания?
Эрик кивнул. Ночь той Дикой охоты, в которую он решил сразить две цели одним ударом, осталась в памяти лоскутным одеялом. Вот нагая Зимняя царевна, и ледяное совершенство её тела – вечный вызов осеннему пламени. Вот Артемис, лучший ученик, намеченный в преемники – молча глядит на ритуальное соитие Самайна и Йоля, не желая проходить последний урок в исполнении Князя. Вот он сам, сумрачный Владыка, смертельно уставший от обязанности играть почётную, но надоевшую роль, от нечеловечески длинной жизни, которая обречена выпадать лишь на осень, мёрзнущий не столько после Царевны, сколько от внезапного осознания собственного одиночества – прямо посреди неблагой оргии, где каждый нашёл пару, а то и тройку по душе.
