Связанный с ней в единое целое. И сейчас невидимые пуповины напряглись до предела. Что-то продиралось из нее в меня, а из меня – в нее. Кожу продирали миллиарды крошечных игл…
А за мной что-то менялось. Что-то двигалось.
Рука, державшая меня за голову, дернулась, а в следующий миг что-то появилось под моей шеей. Холодное и острое.
Нож! Это нож! Сейчас он…
Я хотел вырваться из его руки, соскочить с голого женского тела, броситься бежать – но не шевельнуться. Даже не моргнуть, чтобы унять резь в глазах. Невидимые пуповины проткнули меня всего, каждый кусочек моего тела – я падал куда-то…
Лезвие прижалось к шее.
Ее глаза не отпускали меня. Она даже не взглянула вбок, но я понял, что вот сейчас что-то опять изменится. И на этот раз измениться могло только то, что…
Я закричал – но крика не было. Язык лежал во рту дохлой лягушкой, безвольный и чужой. Губы не раскрылись, голосовые связки не задрожали. Я хотел закричать, я до безумия хотел позвать – должен же быть кто-то, кто может это остановить! Кто-то, кто спасет меня!
Так не должно быть, не должно! Так не может быть! Спасите меня! Спасите!
Я не издал даже урчания. А она снова моргнула – медленнее и сильнее, чем обычно. Отдавая еще один приказ.
И лезвие вжалось в мою шею.
По коже потекли теплые струйки. Все больше, все быстрее – я уже чувствовал, как горячие струйки сбегают с шеи мне на грудь, растекаются по животу, перескакивая на ее твердые соски, на ее груди, на ее тело. И вместе с этими струйками крови – задрожали нити, связавшие нас. Миллиарды игл вошли в меня глубже, пронзив с каждой стороны, каждый кусочек, всего, целиком. В полной неподвижности, не двигая ни одним моим мускулом – что-то выкручивало меня, выворачивало наизнанку…
Она уже не пела, лишь тихо шептала. Губы едва двигались, слова давались ей с трудом.
А глаза – так близко, такие огромные…
Лезвие медленно ползло по моей шее, вспарывая кожу и погружаясь все глубже.
Я кричал, хотя ни звука не вырывалось из моего плотно закрытого рта. Я кричал, я кричал, я кричал – но горло наполнило что-то горячее и густое, и в груди стало тяжело, а в горле было все больнее и больнее –
…два задушенных мычания, не родившихся крика о помощи, – вот что вынырнуло из сна вместе со мной.
Хватая ртом воздух, я сидел на кровати, а сердце в груди выдавало бешеное стаккато, отдаваясь в ушах и висках.
Во сне я кричал – пытался.
Как и тогда, девять лет и половину моей жизни назад…
Тогда крики тоже не родились. Потому что навстречу воздуху, выбрасываемому из легких – текла кровь, моя же кровь. Воздух и кровь. Булькали в горле и пузырились на губах…
Темно, лишь едва заметно белеет проем окна.
Я хватал ртом воздух и дрожал. Все тело наполнил тяжелый, колючий жар – перегоревший адреналин после испуга. Ныла левая рука, а правой, сам того не соображая, я еще во сне стиснул себя за шею, прикрывая давно заросший шрам.
В горле все ссохлось, но стоило дернуть кадыком, сглатывая слюну – которой не было, во рту тоже сухо-сухо – и горло будто наждаком продрали.
Я выбрался из кровати – попытался. Простыни намокли от пота и липли к ногам. Запутались вокруг веревками, я чуть не рухнул на пол. Оскалившись, выдрался из них, свалив комок простыней на пол.
Нащупал дверь и вывалился в коридор. Добрался до двери ванной, щелкнул выключателем и ввалился внутрь, жмурясь от нахлынувшего со всех сторон света. Согнулся над раковиной, повернул кран и припал к холодной струе…
